Never (СИ)

— Не очень себя чувствуешь? Неудивительно. Ребята тебя свинцом нашпиговали, как индейку на День благодарения — каштанами. Хорошо, я успел. Но и пуля Джейка дело сделала. Знаешь, ты мне должен теперь, Уиттмор. Сдох бы прямо там, среди живых трупов... Ты же в курсе, что оборотни не обращаются в этих тварей?

Еще одна попытка ответить, но лишь заходится кашлем, что сгибает надвое. Сплевывает прямо на пол сгусток крови. Это ничего... это пройдет. Но... блять, как же хочется пить.

— У тебя в горле, наверное, пересохло, ты же почти двое суток в отключке. Сейчас... я сейчас. Знаешь, даже такой мудак как ты заслужил немножко заботы. Сейчас, когда нас почти не осталось...

И откуда-то Джексон знает, что речь сейчас — только лишь про волков.

Руки холодные поддерживают за голые плечи, помогают удобнее сесть. Глаза все еще режет даже от такого слабого света, что умудряется пробиться сквозь зашторенные окна. Кружка — к губам, и живительная влага бежит в рот, стекает по подбородку. Джексон жадно глотает, чувствуя, как жизнь возвращается капля за каплей.

— Тише ты, не спеши. Вывернет наизнанку, если много и быстро.

Отходит снова, брякая армейскими ботинками об пол, мазнув невзначай пальцами по груди, почему-то выбивая какое-то фантомное воспоминание из подсознания. И мурашки бросаются врассыпную, и шибает что-то внутри. А потом удается разлепить словно склеившиеся веки...

Долговязая фигура раскинулась в кресле. Защитный камуфляж и копна непокорных кудряшек. Все тех же — бронзовых и непослушных, как древесные стружки. Глаза как небо лазурное над заливом — уставились в какой-то блокнот, где длинные пальцы выводят что-то торопливо — не то заметки, не то рисунок... кто его знает... Не Джексон уж точно.

“Пальцы... я помню твои пальцы так хорошо”.

— Айз... Лейхи? Какого... ты здесь?

И нет, он не хочет вспоминать ту ночь в клубе, тот невменяемый угар и яд канимы, отбирающий разум. Не хочет вспоминать кудри под пальцами, и бедра к бедрам, и свои ладони на влажной от пота коже. И зубы, пронзающие голое плечо, и синхронный выкрик-стон... А еще этот вкус, который пил, глотал, задыхался, захлебывался жаждой... захлебывался тобой.

И нет, он не помнит... Не надо...

— У нас тут миссия с Крисом... была. Он, знаешь ли, всего лишь человек, хоть и охотник... был. Когда все началось, обратился одним из первых.

И ни намека на сожаление или грусть. Это странно. Это неправильно, это не Лейхи, не может быть он. Но запах не врет — особенный запах волка, обращенного тем же альфой, что и ты сам...

У него ссадина на щеке, и что-то... что-то неуловимое во взгляде ли, в позе. Или в сцепленных пальцах, чрезмерно напряженной спине?

— Они видели, что я не болен, но стреляли. Они... твои люди? Друзья?

— Они пытаются выжить, знаешь ли. Это война не только с трупами, но и борьба за ресурсы. Тебе повезло... ты как на границу с Мексикой из Лондона добраться сумел?

Ему ведь насрать, понимает вдруг Джексон. Далеко и глубоко. Это не Айзек — его оболочка, быть может. Словно огонек, некогда пылавший в Айзеке Лейхи, угас. Или его кто-то задул, сжав пылающий фитиль огрубевшими мозолистыми пальцами.

— В-вернулся... еще до всего. Ездил по Штатам...

Кашель обрывает на полуслове, и Джексон снова хрипит. Чувство, что в горло натолкали песка, а в легких — как минимум тлеющие угли. Лейхи хмыкает неопределенно и снова подносит воды, одним гибким движением поднявшись из кресла.

Как хищник. Как зверь.

Он и есть зверь, вспоминает вдруг Уиттмор. Опасный и дикий. Страшнее любого обычного волка.

От новой порции воды немножечко легче. Айзек забирает кружку, но уже не уходит, садится на край продавленного дивана. И там, где бедро его касается Джексона, пусть и укрытого одеялом, кожа горит. Пылает и вот-вот сползет лоскутами...

Что за?..

— Тебе повезло, — повторяется Лейхи, отшвыривая свой блокнот. На раскрывшихся страницах Джексон видит набросок спящего человека. Острая скула, изогнутые ресницы, отбрасывающие глубокую тень, едва заметная ямка на щеке...

“Ты рисовал меня? Ты?”

— Я п-помню... меня бы выпотрошили, как поросенка. И не помогли бы ни клыки, ни когти...

— Ты не понял. Мы уезжаем сегодня. На ранчо — абсолютно безопасное место, Уиттмор. Ждали, пока ты очухаешься.

— И с чего эта честь.

— Потому что ты нужен мне. А они меня слушают.

И снова... опять этот странный серебристый блеск по радужке, что, того и гляди вспыхнет неестественным ультрамарином... но он ведь... ведь он никогда?.. Никого... Это ж Айзек...

— Лейхи, это пиздец. Верни мне одежду и вали ко всем волчьим богам, к лешему, к мертвякам, мне насрать. Спас меня? Круто, герой. И свободен...

— Ты правда не понял?

Медленно поправит воротник форменной куртки , глянет из-под упавшей на глаза прядки с каким-то сожалением даже. Горьковатой печалью.

— Слушай, Лейхи, да мне поебать...