Never (СИ)

Стилински хлопает ресницами, не понимая. И рот приоткрывается когда начинает что-то нащупывать. И наверное, кусочки в голове складываются, как детали конструктора – один к одному. Это как внезапно увидеть что-то совсем рядом. Как собственные руки в кромешной тьме, когда разветривается вдруг пасмурное низкое небо. Забитое тюками мокрой свалявшейся ваты.

— Джексон...

— Блять, просто забудь. Нахуй вообще...

Громкие отчетливые шаги вдоль коридора, грохот музыки за стеной, а еще что-то горьковато-древесное с оттенком свежескошенной травы щекочет ноздри, оседая в легких, впечатываясь в память привкусом недоумения и какого-то задушенного ужасом восторга.

Джексон?

— Стилински, не борзей.

Перекладывает что-то в шкафчике, швыряет, сбивая костяшки о металлический угол, втягивает воздух сквозь сжатые зубы и давится, захлебывается Стайлзом, что пыхтит в самое ухо, прилепился, как колючка болотная, не отдерешь.

— Не пыхти, блять, так громко, оглохну.

А сам стискивает зачем-то бейсбольный мяч (как он тут вообще оказался?) и думает невпопад, уймется ли бухающий под ребрами кусок (огрызок уже) мышцы, если он обдерет костяшки, выбивая парочку зубов недоноску?

— Ты хотел поговорить.

Блять, он нарочно? Низко, хрипловато. Касаясь дыханием волосков на шее.

— Перехотел, отвали.

И не думает, сука. Еще шаг, ближе. Так, что впритирку. Так, что бедрами – к бедрам. Так, что мажет губами по коже. Возмутительно невозмутимый. Обжигает, как костер на привале холодной ночью. И... мягкие губы.

— Я не ответил вчера на вопрос. И мой ответ – нет. Не люблю. Я не люблю Лидию Мартин. Не чувствую к ней ничего.

Какого дьявола он продолжает шептать? Губами в изгиб шеи, пуская мурашки от затылка и ниже, и ниже.

Просто развернуться и отпихнуть от себя, а потом стряхивать с кулаков отпечатки этих аляпистых родинок, которые наверняка останутся на ладонях. Так просто.

— Да поебать.

— Да ладно тебе, – трогая губами ухо, ныряя в раковину кончиком юркого язычка, прикусывая легонько мочку, срывая с чужих губ непроизвольный захлебнувшийся стон. – Так как, поговорим?

Ладонями – по поясу брюк, чуть приподнимая плотный свитер, как будто случайно кончиками пальцев по оголившейся коже. Еще один стон. Смешок задыхающийся. Играет, засранец, дразнит, заводит.

— Я с тобой так поговорю, ни сидеть, ни стоять не сможешь, – рыкает Уиттмор, перехватывая тонкие запястья.

Единственное, о чем почему-то может думать Стилински следующие несколько долгих минут: Джексон любит арбузную жвачку. Джексон сейчас сожрет, заглотит целиком, как удав. Джексон сейчас...

А потом Стайлз уже не может думать.

====== 81. Кори/Айзек ======

Комментарий к 81. Кори/Айзек https://pp.vk.me/c637424/v637424352/7ce2/oe2QxU9RhmU.jpg

https://pp.vk.me/c637424/v637424352/7ce9/qDlAMz4HNQ8.jpg

— Просто закрой глаза.

Его губы немного обветрены и пахнут апельсинами. Айзек хочет отшатнуться, но узкие бедра прижимаются ближе, вдавливая в стену, и возбуждение ошпаривает, как кипяток из брякнувшегося на пол чайника, выскользнувшего из разжавшихся в недоумении пальцев.

— Закрой глаза, Айзек. Я все сделаю сам.

Изогнутые ресницы послушно вздрагивают, опускаясь. Губы ломит от нетерпения, и он раскрывает их навстречу жадным губам неугомонного мальчишки. Вздрагивает, когда руки пробираются под футболку, оглаживают покрывающуюся мурашками кожу, спускаются к пояснице.

— Я не...

Закончить не получается, потому что палец давит на губы, обрывая в самом начале.

— Не говори ничего, не объясняй, хорошо?

И Лейхи молчит, отпускает инстинкты на волю, растворяется в этой истоме, плавится от губ и от рук, от этого голода, что превращает кровь в венах в тягучую магму, и пульс в висках оглушает, и Кори глотает его глухой задушенный стон, слизывает языком. А потом тянет за собой, опрокидывает навзничь на кожаный диван, зажимает руки над головой, наваливаясь сверху. И шепчет рвано и сбивчиво между поцелуями-укусами и жадными вздохами:

— Сладкий. Единственный. Мой.

Нетерпеливые руки стаскивают джинсы вместе с бельем, и мыслей в голове не остается, когда поцелуи смещаются от шеи к груди, плоскому животу, а потом смыкаются на горячем пульсирующем члене, и сознание почти отключается.

Хорошо. Так хорошо, что можно и умереть.

— Люблю тебя, – шепчет мальчишка и снова целует, а взгляд от возбуждения расфокусированный, пьяный, шальной.

Айзек не отвечает, лишь разводит ноги шире, вскидывает бедра навстречу, когда Кори делает первый толчок, переплетая их пальцы.

...

Потом торопливо собирает разбросанные вещи, натягивает на себя, стараясь не смотреть на разомлевшего мальчишку, что курит, откинувшись на низкую спинку дивана, пускает в потолок пушистые белые кольца дыма.

— Ты можешь остаться хотя бы раз? – спрашивает почти безразлично, вот только пальцы сжимают сигарету так, что та лопается у фильтра, обсыпая его щепотками желтоватого табака.

— Не могу спать в чужом доме, ты же знаешь. Не злись.

Лейхи отводит взгляд виновато, а Кори кивает. Все правильно. Знает. Смирился. Довольствуется малым.