Неверный курс

– Думаю, на репетициях мы всё это отработаем, – чуть недовольно проговорила профессор Вельман. – Осталось назначить дату первого сбора…

ГЛАВА 2. Репетиция.

– Линчик, что мне делать? – спросила Лера, задумчиво глядя в чай.

Он был цвета тёмного янтаря, как глаза Елисея, в нём плавали звёздочки бадьяна, цедра лимона и стружки корицы. Пиала приятно грела ладони после прогулки по декабрьскому морозу. Сама Лера сидела, скрестив ноги, на жёсткой узкой кровати в комнате номер семьсот семь студенческого общежития. То, что по этому адресу обитала Лина, было видно в каждой детали, начиная с тех же пиал, разрисованных индейскими узорами. Лоскутное покрывало под Лерой гармонировало с лоскутными же ковриками на стене и полу, на столике, замаскированная от комендантских проверок, пряталась плитка для заваривания кофе, на окне покачивались сразу пять ловцов снов разного калибра и мелодично позвякивала музыка ветра. Обе соседки Лины давно смирились с её яркой индивидуальностью и научились ей наслаждаться. Они, впрочем, редко появлялись здесь. Обе были на курс старше, и у обеих уже была вполне сложившаяся личная жизнь вне потёртых стен общаги.

Анжелина сидела прямо на полу, тоже скрестив ноги и вооружившись пиалой. Огненные волосы щекотали ей плечи, с которых то и дело сползала плетёная из бирюзовых и зелёных нитей кофточка. Волосы Лина обрезала к первой зимней сессии, ужаснув мать и окончательно порвав с ангельским образом. Непослушные, постоянно вихрившиеся, будто языки пламени, волосы теперь никак нельзя было собрать в строгую косу, «приличествующую скромной девушке из хорошей семьи».

В который раз, глядя на неё, Лера подумала, не перекраситься ли ей в рыжий. Но потом вспомнила, как родители комментировали этот цвет, мол его носят только шлюхи, и поняла, что её и домой могут с таким цветом не пустить.

– А в чём, собственно, проблема? – Лина подняла на подругу зелёные глаза. – Ты хотела видеться с ним чаще, вот теперь видишься. Целых два раза в неделю. Правда вы там такой фигнёй занимаетесь! – она хихикнула.

– То есть, как ты два года назад на студенческой весне отжигала, нормально было, а мы – фигнёй? – весело возмутилась Лера.

– Так я молодая была, глупая! Теперь меня к Вельман на капустники только в гробу можно принести. Так в чём проблема?

– В том, что он меня не замечает, – снова погрустнела Лера.

– Ну подойди, поговори с ним, сложности, тоже мне.

– Я пыталась. Про погоду там, про песню его… Односложно отвечает и всё. Не интересна я ему. Да и понятно, там, блин, Танька с Викой… Он песню свою кому-то из них написал. То на одну, то на другую смотрит, когда поёт.

– Так может, обеим? Знаешь, мужики тройнички-то любят, – фыркнула рыжая, едва не расплескав чай.

– Он не такой! – вспылила Лера. – Он же не по задницам их шлёпает, а песни пишет. Он романтик.

– Ага. Видели таких. Мокрый лес, пьяные песни и вся жопа в комариных укусах потом. На фиг такую романтику, – Лина переменила позу, и из-под длинной оранжево-зелёной юбки на миг показались носки в красно-жёлто-зелёную полоску.

– Блин, Линка, вечно ты всё опошляешь. Говорю тебе, он не такой.

– Ты мысли его что ли читала? Ладно, не такой, так не такой. А не замечает, так подойди и на колени сядь. Точно заметит.

– Что я, проститутка, сама на парня вешаться? – сморщила носик Лера.

– Нет, подруга, ты не проститутка. Ты дура. Вот не получается с ним, так может, тебя сама судьба бережёт. Он же зациклен на самолюбовании. Такие парни в постели, между прочим, так себе.

– Линка!

– Что, «Линка»? Или ты собираешься с ним только за ручки держаться и стихи читать?

– Не, ну это только сначала… – смутилась Валерия, тут же припомнив строчки, написанные бессонной ночью после вчерашней репетиции. В последние полгода ей вообще как-то легче стала даваться поэзия.

– Ну вот и я о чём. Представляешь его в постели? Он же будет только о красивых позах думать!

– Линка, блин! – Лера густо покраснела.

Её всегда смущала раскованность подруги в этих вопросах, ещё с тех пор, когда они только познакомились на летних подготовительных курсах перед поступлением. Лина тогда ещё ни с кем не встречалась, но уже свободно говорила об этом так, будто знала всё на личном опыте. Валерия же, мало того, что до сих пор, одна из немногих на курсе, оставалась невинной, так ещё и выросла в семье, где эта тема была под строгой цензурой. Родители – профессора старой закалки – считали дурным тоном не только называть некоторые вещи своими именами, но даже намекать на них.