Невероятная история Макса Тиволи

Жаль, я не запомнил всех деталей того утра. Сначала мы сидели в гостиной и обсуждали политику, Элис разгоряченно излагала свою позицию, пока миссис Леви не повернулась к ней со словами:

– Вдова Кэлхоун, выметайся из этого дома, компаньонка тебе ни к чему.

– Вдова Леви, ты же останешься совсем одна, – улыбнулась Элис.

– Я наслаждаюсь одиночеством, вдова Кэлхоун, – покачала головой старшая дама.

Они продолжали свой странный диалог, пересыпая его порой ужасными шуточками на тему их вдовствования, и я вспомнил вечера, когда приходил к ним развести огонь и заставал их за примеркой платьев, либо за игрой в шарады, либо за рисованием портретов друг друга. Во мне проснулась страшная ревность – одна часть Элис навсегда останется для меня закрытой, безраздельно посвященная матери. И хотя они покинули Сан-Франциско из-за любви, то была любовь друг к другу, а вовсе не ко мне.

– Вы купили фотоаппарат? – спросил я, когда мы вышли на улицу.

– Что?

– Когда я вас встретил, вы собирались купить фотоаппарат, а старик-продавец сказал, будто ваши пальцы слишком малы.

– И все же они оказались достаточного размера, чтобы отдать ему деньги.

– Так вы купили фотоаппарат?

– Ну да.

– И что фотографируете?

– Все, что нравится. Давайте свернем налево, там потайная лестница к Франклину, и к тому же цветущие розы выглядят столь загадочно. – Она взяла меня за руку и, не переставая рассказывать, повела в свою потайную беседку.

Хотел бы я сказать, что Элис влюбилась в меня. Мы прогуливались по Ван-Несс, солнечный свет золотил особняки, экипажи, изгороди, призванные охранять от нас цветущие сады, вульгарные каменно-чугунные фонтаны в форме детей… Элис просто поддалась солнечным чарам и поцеловала меня под огромным и редким цветком агавы. Полагаю, вам не надо объяснять: мы были незнакомцами, которых свел вместе несчастный случай, и когда тема смерти, машин и ужаса оказалась исчерпана, повисло долгое тягостное молчание. Я пытался вспомнить все, что знал об Элис, и перевести разговор в интересное ей русло, однако, скорее всего, лишь наскучил моей возлюбленной.

Еще я хотел бы сказать, что Элис была так же прекрасна, как и раньше, хотя и это не соответствовало действительности. Беседа в чайной затуманила мой разум надеждой, уверенностью, будто истинные черты Элис никогда не изменятся. Ее образ восстал из могилы воспоминаний не претерпевшим изменений. Увы, дневной свет и спокойная обстановка открыли мне глаза. Элис все еще оставалась моей красивой девочкой. Даже в пестром домашнем костюме и странной маленькой шляпке, похожей на тюрбан, она во многом напоминала прежнюю Элис. И все же некоторые девичьи привычки теряют свою привлекательность у взрослой женщины. Например, гнев, который всегда казался символом твердого характера и независимости, в устах тридцатидвухлетней дамы стал язвительнее, а вместе с тем наиграннее и даже нахальнее. Почтальон, перепутавший письма. Глупость богатых соседей. Непослушные собаки. Словно любая мелочь в мире раздражала Элис до глубины души.

Вскоре я заметил и новые перемены, которых не ожидал.

– Вы до сих пор считаете, что мы раньше встречались? – поинтересовался я.

– Нет, – покачала головой Элис.

– Совсем?

– Я ошиблась. В суппоту я немного перенервничала.

«В суппоту». Она говорила совсем как моя юная Элис. Замужество и жизнь на северо-западе не изменили ее произношения. Акцент и гневливость остались почти такими же, я мог бы не обращать внимания на столь незначительные перемены. В конце концов, когда мы слушаем симфонию, то не просим композитора повторять один и тот же аккорд. Напротив, мы наслаждаемся его мастерством и вариациями. Я подумал, что знаю мою Элис так хорошо, что полюблю все ее новые оттенки, мажорные и минорные, поскольку, как и у симфонии, суть Элис никогда не изменится. Однако в мои рассуждения закралась ошибка: Элис, которую я люблю, никогда не состарится и тем не менее может измениться. Она пережила городской пожар, гибель мужа и бог знает что еще, а время не способно залечить все наши раны. Видимо, что-то в Элис надломилось, что-то, чего я, опьяненный радостью встречи, не заметил в чайной.

Мы снова приблизились к дому и стояли перед овальным изгибом входных дверей, окруженные затейливой деревянной резьбой. Я пребывал в странной панике, будто альпинист, чья рука соскользнула с уступа. И не только потому, что проявил себя занудой или остался неузнанным, а потому, что человек, которого я так страстно любил все эти годы, изменился, пусть и незначительно. Я не мог понять, как отношусь к переменам – принимаю их или прощаюсь с Элис. От состояния невлюбленности еще никто не умирал, однако я мог стать первым. Я все еще прислушивался к своему сердцу, когда Элис заговорила.

– Ладно, Эсгар, рассказывайте, – серьезным тоном предложила она.

– О чем вы?

– Вы что-то скрываете. У вас на лице все написано. Рассказать мне вы боитесь, но думаете только об этом. Честно говоря, довольно скучно гулять с человеком, который чего-то недоговаривает. Извините за прямоту, я порой говорю глупости.

– Я…

– Просто скажите, и покончим с этим, прошу вас.

– Так мне нечего сказать.

Элис посмотрела мне в глаза и произнесла мое настоящее имя – Макс Тиволи. Я замер как вкопанный и ловил ртом воздух, а она продолжала:

– Я слышала, как вы говорили о нем. Что сказала мама? Вы не могли знать этого человека, он был слишком стар. Наверное, мама не сказала вам, что немного увлеклась им в свое время.

Я восстановил дыхание, мне повезло.

– Простите, я действительно не знал его.

– Он разбил мамино сердце. Я была совсем маленькой, между нами произошел небольшой инцидент, и наша семья переехала. Он для нас главный враг семьи, и мы никогда не обсуждаем его.

– Сожалею, сожалею.

– Почему? Я просто хотела объяснить. Вы как-то спросили, почему мы покинули Сан-Франциско, – как раз поэтому. Теперь вы знаете. – Она внимательно посмотрела на меня, словно желая запомнить, будто никогда не видела раньше. – Благодарю за прекрасн ую прогулку, Эсгар.

– Все было прекрасно.

– Да.

– Я рад, что вы нашли время, Элис.

– Прогулка очень милая.

Пустые стандартные слова людей, которые хотят поскорее забыть о произошедшем. Вероятно, хотел и я. Ужасно сознавать, что я заморозил свое сердце много лет назад, а сейчас реанимировал его, пропитанное формальдегидом, и обнаружил залежавшимся и неспособным работать. Впрочем, так бывает у всех. Разве не писал Шекспир о статуе давно погибшей королевы, которая оживала под взглядом ее вдовствующего короля? Правитель радовался и печалился, однако что он делал на следующий день? Помнил ли он, как фальшиво возлюбленная напевала, причесываясь, как вопила на слуг? Может, лучше погрузиться в туманный мир воспоминаний и страдать об утраченном, чем смотреть в глаза настоящей, живой Элис?

Мы вежливо кивнули друг другу, и я увидел, что прислонил свою трость к стене рядом с Элис. Смущенный, с неровным дыханием, я пробормотал слова прощания и потянулся за тростью.

Элис покраснела, прислонилась к колонне и взглянула мне в глаза. Я никогда не видел у нее такого выражения. Всего мгновение – мимолетное невероятное мгновение – и Элис обернулась, заметив в моей руке трость. Она явно расстроилась. Я не придал значения ни взгляду, ни застенчивому румянцу на щеках. И вдруг понял: несчастная! Она думала, что я ее поцелую!

Элис прикрыла глаза, прошептала «до свидания» и неловко пошла к дому. Я так и стоял. Невероятная догадка всколыхнула трепещущие вены моего тела. Может, я ошибался? Неужели я видел в ее глазах ту же страсть, которую подавлял в себе? Элис, прости мою грубость, но я знал, что с годами мои шансы возрастали: я стал красивым человеком, перед которым невозможно устоять, а ты была вдовой, мечтавшей снова выйти замуж, и гуляла со мной по всем тем закоулкам в надежде, что я прикоснусь к тебе. Признай хоть сейчас, когда я уже мертв: ты хотела, чтобы я тебя поцеловал. Даже скрывшись в доме, ты тяжело дышала, прислонившись к закрытой двери, твое сердце билось быстрее, чем железы змеи, выпускающей яд, ты закрывала глаза и видела мое лицо.

Никакие браслеты на лодыжках или оголенные ноги не возбуждают так, как стыдливость, которую я увидел в тот день, милая. И вздохнул с облегчением. Все стало по-прежнему, даже лучше, поскольку все вернулось в одно мгновение – лед в сердце, шум в голове, страстное желание.