Невероятная жизнь Фёдора Михайловича Достоевского. Всё ещё кровоточит

Повесть «Записки из Мертвого дома» отличалась от всего, что Достоевский написал до этого, и всего, что он еще напишет. Это нечто вроде репортажа из сибирской каторги, хотя рассказ ведется от лица другого узника, которому и приписывается авторство рукописи, якобы случайно найденной писателем (уже в момент создания «Записок» это был далеко не самый оригинальный прием: лично я так и не понял, зачем ему понадобилось прибегать к этой довольно банальной уловке, но это мое мнение).

«Записки из Мертвого дома» очень нравились Льву Толстому, а вот мне они не нравятся, мне больше по душе такие оригинальные, интересно написанные вещи, как, например, уже упоминавшееся «Село Степанчиково и его обитатели», которое появилось до «Записок из Мертвого дома» и «Униженных и оскорбленных». Роман «Униженные и оскорбленные» – произведение, конечно, тоже оригинальное, но, на мой взгляд, его нельзя отнести к числу великих романов Достоевского.

Причин тому несколько, и главная заключается, как мне кажется, в образе злодея. У Достоевского отрицательные персонажи, как правило, гораздо интереснее положительных: достаточно вспомнить Ставрогина в «Бесах», Карамазова-старшего (отца) в «Братьях Карамазовых» или Раскольникова в «Преступлении и наказании». Чего не скажешь о главном отрицательном герое «Униженных и оскорбленных», графе Петре Александровиче Валковском – плоском, предсказуемом персонаже, законченном негодяе без полутонов, словно его единственная функция – поддерживать повествование, словно мы не Достоевского читаем, а смотрим фильм про Джеймса Бонда, в котором Петру Александровичу Валковскому отведена роль злодея, плохого парня, или, говоря уличным языком, мудака. Он из шкуры лезет, чтобы показать себя с худшей стороны, но и это у него выходит так себе: он мудак, лишенный даже намека на оригинальность и не вызывающий ни малейшей симпатии.

Ненамного лучше, должен заметить, и положительные герои в «Униженных и оскорбленных». Скажем, даже Наташа со своей драмой (Наташа, которая влюбилась в откровенного идиота и весь роман только и делает, что плачет, так что все ее страдания выглядят, как бы это сказать, несколько преувеличенно) ничуть не похожа на русскую героиню, а скорее уж на персонажа из «Собора Парижской Богоматери», и даже не из романа Виктора Гюго, а из мюзикла Риккардо Коччанте[56]: это что-то слишком калорийное, если можно так выразиться, и трудно перевариваемое.

10.6. Очень милый

Синьоре, которая так расстраивалась, что Достоевский не вернул долг своему другу, барону Врангелю, и была этим сильно разочарована, личное знакомство с писателем только добавило бы поводов для негодования.

Впервые отправившись в Европу в 1862 году, Достоевский за полтора месяца посетил Берлин, Дрезден, Висбаден, Баден-Баден, Кёльн, Париж, Лондон, Люцерн, Дюссельдорф, Женеву, Геную, Ливорно, Флоренцию, Милан, Венецию и Вену и, помимо ведения записей, которые позже лягут в основу «Зимних заметок о летних впечатлениях», пристрастился к игре в рулетку. Когда он уезжал, жена была очень больна, денег, как обычно, не хватало, и тем не менее, приехав в Европу, Достоевский увлекается азартными играми, регулярно захаживает в казино, где, поначалу немного выиграв, вскоре начинает катастрофически проигрывать; однако, несмотря на всю свою восточную честность, в «Заметках», тех самых, в которых он рассуждает о liberté и о том, что на Западе, не имея миллиона, о liberté можно навсегда забыть, о проигрышах он скромно умалчивает.

Во время первого путешествия в Европу Достоевский встретился с Александром Ивановичем Герценом, жившим в эмиграции; встреча прошла очень тепло. Позже Герцен напишет рецензию на «Записки из Мертвого дома», сравнив их с фресками Микеланджело, а сразу после визита Фёдора Михайловича он сообщал в письме другу Николаю Огарёву: «Вчера был Достоевский. Он наивный, не совсем ясный, но очень милый человек. Верит с энтузиазмом в русский народ».

10.7. Влюбленность

За несколько месяцев до первой заграничной поездки, летом 1861 года, Достоевский познакомился с начинающей писательницей Аполлинарией (Полиной) Сусловой, которой тогда было чуть больше двадцати, старшей сестрой Надежды Сусловой, тоже начинающей писательницы, которая через несколько лет защитит в Цюрихе диссертацию по медицине, став первой в России женщиной-врачом.

Единственный источник, из которого мы узнаем, как зарождались отношения Полины Сусловой и Достоевского, нельзя считать вполне достоверным: это воспоминания женщины, которая тогда еще не появилась на свет, никогда не встречалась с Сусловой лично и, похоже, недолюбливала Полину.