Невероятная жизнь Фёдора Михайловича Достоевского. Всё ещё кровоточит

Тогда Достоевский «вне себя от гнева, брал иногда шляпу и уходил, торжественно объявляя, что с нигилисткой спорить бесполезно и что ноги его больше у нас не будет. Но завтра он, разумеется, приходил опять как ни в чем не бывало».

В гневе Достоевский иногда упрекал ее, что ее сестра Софья гораздо лучше нее.

«Постоянно ставил он меня в пример сестре, – вспоминала Софья Ковалевская. – Случалось Достоевскому высказать какую-нибудь глубокую мысль или гениальный парадокс, идущий вразрез с рутинной моралью, – сестре вдруг вздумается притвориться непонимающею; у меня глаза горят от восторга – она же нарочно, чтобы позлить его, ответит пошлой, избитой истиной.

– У вас дрянная, ничтожная душонка! – горячился тогда Фёдор Михайлович. – То ли дело ваша сестра! Она еще ребенок, а как понимает меня! Потому что у нее душа чуткая!

Я вся краснела от удовольствия и, если бы надо было, дала бы себя разрезать на части, чтобы доказать ему, как я его понимаю».

Через несколько дней, когда сестры остаются в доме одни, появляется Достоевский. Софья, игравшая на фортепиано, после похвал Достоевского, который оценил ее интерпретаторский талант и душу, решила специально для него разучить его любимую сонату – «Патетическую» Бетховена, гораздо более сложную, чем те вещи, которые она обычно играла. И вот, когда Достоевский приходит, она садится за рояль и начинает играть, чувствуя, что получается очень хорошо, и ничего не замечая вокруг, а закончив, ждет заслуженной похвалы. Но не слышит ни звука. Она оглядывается и видит, что в комнате никого нет.

Она начинает искать Анюту и Фёдора Михайловича, заглядывает в соседнюю комнату – там пусто. Приподняв портьеру, завешивавшую дверь в маленькую угловую гостиную, видит их вдвоем: они сидят на маленьком диване.

«Лицо Достоевского, – пишет Софья, – я видела ясно: оно было бледно и взволнованно. Он держал Анютину руку в своих и, наклонившись к ней, говорил тем страстным, порывчатым шепотом, который я так знала и так любила:

– Голубчик мой, Анна Васильевна, поймите же, ведь я вас полюбил с первой минуты, как вас увидел; да и раньше, по письмам уже предчувствовал. И не дружбой я вас люблю, а страстью, всем моим существом…»

Софья чувствует, как кровь ударяет ей в голову, убегает в свою комнату, бросается на кровать, зарывается с головой под одеяло и дает волю слезам.

Через несколько часов она встает с постели и, не зажигая свечу, поскольку спичек не оказалось, начинает прислушиваться к тому, что происходит дома.

«Из парадных комнат не доносилось до нашей спальни ни единого звука, но в соседней кухне слышно было, как прислуга собиралась ужинать. Стучали ножи и тарелки; горничные смеялись и разговаривали. „Всем весело, всем хорошо, только мне одной…“»

10.10. Матримониальные планы и «Подполье»

По словам Аполлинарии Сусловой, в том же 1865 году Достоевский настойчиво предлагал ей выйти за него замуж. Видно, уж очень он хотел жениться.

Анюта, как вспоминает Софья Ковалевская, тоже получила от него предложение руки и сердца. И ответила отказом. (Впоследствии она выйдет замуж за француза Виктора Жаклара, вместе с ним будет принимать участие в Парижской Коммуне, встретится с Марксом и начнет переводить его «Капитал» на русский язык.)

«Вот видишь ли, – признавалась Анюта сестре, – я и сама иногда удивляюсь, что не могу его полюбить! Он такой хороший! Вначале я думала, что, может быть, полюблю. Но ему нужна совсем не такая жена, как я. Его жена должна совсем, совсем посвятить себя ему, всю свою жизнь ему отдать, только о нем и думать. А я этого не могу, я сама хочу жить! К тому же он такой нервный, требовательный. Он постоянно как будто захватывает меня, всасывает меня в себя; при нем я никогда не бываю сама собою».

В воспоминаниях Софьи Ковалевской больше всего меня поражает фраза, которую я привел в конце предыдущей подглавки: «Всем весело, всем хорошо, только мне одной…» Такую фразу мог бы написать и сам Достоевский.

В 1864 году в журнале «Эпоха» был опубликован большой рассказ, или небольшая повесть, под названием «Записки из подполья», в которой мы находим сходную мысль: «Я-то один, а они все».

К слову сказать, это первое предложение, которое я даю перевести студентам, записавшимся на мой спецкурс в Миланском университете лингвистики и коммуникаций.

Впервые я прочитал эту фразу, когда мне было, наверное, лет двадцать, и, помню, подумал тогда: «Почему ты? Это я – я один, а они – все».

Мне казалось, что Достоевский подслушал мои мысли. И еще мне почему-то казалось нечестным, что я нашел эту фразу у русского писателя. Мало того, в отличие от «Преступления и наказания» и «Идиота», которые мне очень нравились, как раз эта небольшая книжечка, «Записки из подполья», восторга у меня не вызвала. Я прочитал ее на итальянском, когда мне было лет двадцать, и мне не понравилось, как она написана.

10.11. Как пишет Достоевский

Лев Толстой, читая Достоевского, говорил, что тот пишет «плохо, нехудожественно, выдуманно», но отмечал, что «у него есть прекрасные мысли».

Пишет плохо.