Невероятная жизнь Фёдора Михайловича Достоевского. Всё ещё кровоточит

Казалось бы, все правильно, хороший, точный перевод, но ощущение, что речь идет о ком-то другом, как будто Ландольфи (перевод выполнил Томмазо Ландольфи) ввел успокоительное человеку из подполья, дал ему транквилизатор, сделал анестезию, и в результате получилось нечто хорошо написанное, правильное, но какое-то пресное на вкус.

Через несколько лет, в 2010 году, меня попросили перевести «Записки из подполья» (я назвал их «Memorie del sottosuolo»), и начинался мой перевод так: «Io sono un uomo malato… Un uomo cattivo, sono. Un brutto uomo, sono io. Credo di essere malato di fegato» («Я человек больной… Злой человек. Скверный я человек. Думаю, у меня болит печень».

Это улучшенный итальянский вариант, в котором я пытался передать и смысл, и структуру монолога человека из подполья. Ведь в русской версии, наблюдая за его речью, мы можем представить и его позу, и все его неестественные ужимки, выработанные за долгие годы; и гримасы злобы, отчаяния, самодовольной пошлости и досады, сменяющиеся на его лице, когда он рассказывает нам свою правду, порой такую парадоксальную (среди прочего он говорит, например, что два плюс два не всегда должно быть равно четырем, иногда нужно, чтобы оно было равно пяти); но это его правда, этого маленького человека, которого невозможно забыть.

10.13. Лишний человек

В 1859 году, за пять лет до появления «Записок из подполья», в России был опубликован роман Ивана Гончарова «Обломов», который Владимир Набоков позже сравнит с циклом Пруста «В поисках утраченного времени».

Если главный герой «Поисков» на протяжении нескольких десятков страниц пытается заснуть (с этого начинается роман «По направлению к Свану»), то главный герой «Обломова», Илья Ильич Обломов, первые полторы сотни страниц, то есть всю первую часть романа, проводит лежа на диване, с которого так и не встает.

Да и в остальных трех частях он не отходит далеко от дивана.

В апреле 2020 года, когда за окнами, фигурально выражаясь, бушевала пандемия, отвечая на вопрос одного телеканала, что бы я порекомендовал сейчас почитать, я решил предложить «Обломова», роман о человеке, который добровольно делал то, что мы в Италии делали вынужденно, – проводил целые дни лежа на диване в полной уверенности, что лучшего занятия и быть не может.

Сразу после публикации романа, в том же 1859 году, вышла статья прогрессивного критика Николая Добролюбова, озаглавленная «Что такое обломовщина?». Статья сыграла важную роль в истории русской литературы: центральной фигурой в ней впервые становится «лишний человек» (это понятие вошло в литературный обиход после публикации повести[59] Ивана Тургенева, изданной за девять лет до появления статьи).

Добролюбов перечисляет целый ряд знаковых героев русской литературы: Онегин у Пушкина, Печорин у Лермонтова, Тентетников у Гоголя, Чулкатурин и Рудин у Тургенева – и отмечает, что все эти «герои замечательнейших русских повестей и романов страдают от того, что не видят цели в жизни и не находят себе приличной деятельности. Вследствие того они чувствуют скуку и отвращение от всякого дела, в чем представляют разительное сходство с Обломовым».

В подтверждение своей точки зрения Добролюбов цитирует эпизод из романа Тургенева «Рудин», в котором Рудин говорит: «Что делать? Разумеется, покориться судьбе. Что же делать!»

«Больше от них вы ничего не дождетесь, – подытоживает критик, – потому что на всех них лежит печать обломовщины».

Однако Добролюбов, отметим, не считает, что «лишний человек» – это совокупность определенных черт характера; перечисленные им герои мало похожи друг на друга. То, что образованные русские в девятнадцатом веке становились «лишними», обуславливалось социальными условиями, в которых им приходилось жить.

Для многих из них знакомство с Европой совпало с окончанием наполеоновской кампании, о чем пишет Валентин Гитерманн в книге «История России» (которую я читаю и перечитываю еще с восьмидесятых годов, как и «Войну и мир», «Анну Каренину», «Идиота» и «Братьев Карамазовых»). После падения Наполеона многие русские дворяне – и как офицеры в составе оккупационной армии, и как частные лица – побывали в Париже и своими глазами увидели, как завоевания Французской революции изменили повседневную жизнь Франции; той революции, которая была далеко не так опасна, как их учили в России, в чем они и сами смогли убедиться. Но тот факт, что революционные настроения обошли Россию стороной, закрыл их родине путь к свободе и прогрессу.