Невероятные истории

Тот взял заметку, подошел к Валерию, и они вместе начали читать. Мы стояли тихо-тихо. Только Мишка один раз фыркнул в кулак.

Редактор сложил заметку и спокойно сунул ее в карман.

— Что ж, мы это предвидели, — сказал он.

— Очень приятно, что предвидели, — ответил я. — Теперь позвольте узнать: наша заметка пойдет?

Кирилл посмотрел на меня в упор и отчеканил:

— Не пойдет.

— Ловко! — сказал Артамонов. — Это почему же?

— Неостроумно. У нас на эту тему получше материал. Хотя это и редакционная тайна, но, если желаете, можете посмотреть.

Мы подошли к столу, на котором лежала незаконченная газета.

Там был изображен крокодиленок, держащий за шиворот двух мальчишек: одного — круглого, как шар, другого — длинного, с оранжевыми волосами. Сама же заметка была написана так:

«Крокодиленок. Чем вы занимались эти дни, такие-сякие?

Замятин и Пеликанов. Двоечников в стенгазете высмеивали.

Крокодиленок. А что вчера натворили?

Замятин и Пеликанов. Двойки по физике получили».

Внизу была приписка:

«От редакции: Редакция считает данную критику справедливой и обязуется срочно ликвидировать двойки. Начиная с этого номера, „Крокодиленок“ будет выходить не через день, а дважды в неделю».

— Скушали? — спросил Валерка.

Мы промямлили что-то невразумительное и убрались восвояси.

Решил во что бы то ни стало избавиться завтра от двойки по алгебре: формулы сокращенного умножения запишу на гранях карандаша. Представляете себе, что за адская работа мне предстоит? Выцарапывать иголкой буквы и цифры величиной с булавочную головку!

23 февраля.

До сих пор не могу успокоиться, столько было сегодня переживаний.

Во-первых, Киркина заметка про самого себя только увеличила славу «Крокодиленка». Ребята кричали:

— Вот это газета! Вот это действительно невзирая на лица!

Во-вторых, я с помощью карандаша благополучно получил тройку по алгебре.

В-третьих, у Валерки разболелся зуб, он ушел к врачу с последнего урока, и Кирилл остался без телохранителя.

Я уже спустился в раздевалку, но тут вспомнил, что оставил в классе тот самый карандаш. Пришлось возвращаться.

В пустом коридоре третьего этажа я увидел Артамонова, который расхаживал возле двери пионерской комнаты и угрюмо поглядывал на нее. Меня он не заметил, потому что я стоял на площадке лестницы, за углом. Я сразу забыл про карандаш. Я понял, чем это пахнет.

Дверь пионерской комнаты открылась, и оттуда вышел редактор. Конечно, ему стало очень не по себе, когда он увидел Артамонова. Но он сделал равнодушное лицо и неторопливо направился к лестнице.

Артамонов тоже сделал равнодушное лицо и пошел следом. Я притаился между стеной и створкой двери, а когда редактор с Михаилом прошли, стал красться за ними.

В раздевалке Замятин очень долго натягивал шубу, поправлял калоши и старался делать вид, что не замечает Артамонова, а тот, уже одетый, поглядывал в зеркало и напевал:

— «Жил-был у бабушки серенький козлик…»

Наконец они ушли, все с теми же равнодушными лицами.

Через полминуты я, уже одетый, выскочил на улицу.

Переулок, в котором находилась школа, был тихий, почти безлюдный. Вдоль тротуаров тянулись кучи снега, похожие на горные хребты.

Кирилл с Михаилом шагали неторопливо, словно прогуливаясь: впереди — редактор, в черной шубе и шапке с ушами, сзади — Артамонов, в валенках, меховой куртке и кубанке, сдвинутой набекрень.

Метрах в пятидесяти от школы Кирилл вдруг остановился и обернулся.

— Бить собираешься, а? — сказал он вызывающим тоном.

Артамонов что-то ответил, но я не расслышал.

— Ну на, бей! Все равно ты меня этим не сломишь… Ну, что ж ты не бьешь? Бей!

Артамонов бить редактора не стал. Он сгреб его и поставил головой в снег.

И тут… тут я понял, что должен делать. Сейчас Кирилл узнает, что такое настоящая дружба! Сейчас он поймет, над каким человеком издевался он в своей газете!

Я подбежал к Михаилу и остановился перед ним, быстро-быстро приговаривая:

— Чего ты лезешь, чего ты лезешь, чего ты дерешься?

Артамонов так же быстро ответил:

— А чего тебе надо, чего тебе надо, чего тебе надо?

— Ну-ну, петухи! — раздался над нами строгий голос.

Какой-то прохожий развел нас в стороны.

Тут мы увидели, что из школы выходят педагоги.

— Ладно, редактор, попадешься еще! — сказал Артамонов и убежал.

Я обернулся к Замятину. Шапка редактора лежала на тротуаре, голова его была облеплена снегом, но почему-то он все-таки имел довольный вид.

— Больно? — спросил я.

— Чепуха! Я к этому был готов, — ответил редактор, вытирая лицо. — Нас этим не сломишь!.. А тебе — спасибо. Ты благородно поступил. Руку!

Мы крепко пожали друг другу руки. Я так был взволнован, что даже не мог говорить.

Редактор вытряхивал снег из-за воротника. Лицо его снова стало хмурым: