Невероятные истории

Лева подождал, пока мы утихнем, и продолжал:

— «…Совет дружины считает, что успехам класса немало способствовала сатирическая газета „Крокодиленок“, которая мужественно и невзирая на лица боролась с недостатками в классе и добилась того, что даже самые разболтанные ребята исправились и перестали тянуть класс назад…»

Мы с Бодровым и Артамоновым переглянулись и сразу помрачнели, а Лева повысил голос и продолжал:

— «…Совет дружины постановляет: Первое. Вынести благодарность редактору газеты „Крокодиленок“ — пионеру четвертого отряда Кириллу Замятину и художнику „Крокодиленка“ — пионеру того же отряда Валерию Пеликанову. Второе. Расширить поле деятельности „Крокодиленка“, реорганизовав его из отрядной сатирической газеты в сатирическую газету дружины».

Лева сбежал с кафедры и сел на свое место.

Все закричали «ура» в честь «Крокодиленка».

Даже Бодров почему-то закричал «ура».

Не кричали только мы с Михаилом.

Игорь переглянулся с редактором и поднял руку:

— Тихо!.. Тишина! Сейчас на ваших глазах будет выпущен экстренный и последний выпуск отрядного «Крокодиленка». Прошу сидеть совершенно тихо и не мешать редакции в ее ответственной работе… Товарищи редакторы, пожалуйста!

Ясно было, что они обо всем условились заранее, но о чем — никто не знал. Весь класс притих. Со своего места поднялся Валерка, взошел на кафедру и, ни слова не говоря, стал рисовать мелом на доске заголовок «Крокодиленка». Внизу он приписал: «Экстренный выпуск». Окончив свою работу, художник по-прежнему молча сел на свое место, а к доске отправился редактор и начал писать заметку. И, по мере того как он писал, весь класс хором по слогам читал написанное:

— «О-чень при-ят-но, что Ар-та-мо-нов, Бод-ров и Ло-жеч-кин под-тя-ну-лись. К со-жа-ле-ни-ю, хо-дят слу-хи, что о-ни ис-пра-ви-лись лишь для то-го, что-бы на-со-лить „Кро-ко-ди-лен-ку“. Так ли это?»

Редактор кончил писать и вернулся за парту. Все ребята смеялись и весело поглядывали на нас, а мы сидели красные и не знали — злиться нам или тоже смеяться.

— Ну! Редакция ждет ответа на эту корреспонденцию, — сказал Игорь.

Миша Артамонов встал, смущенно улыбаясь подошел к доске и написал:

«Критику считаем справедливой.

М. Артамонов».

Мы с Бодровым тоже встали и пошли расписываться…

Кончаю писать. Через полчаса идем с Кириллом в кино.

«Хвостик»

Зал, отделенный от сцены коричневым занавесом, уже наполнялся зрителями. Оттуда доносился гомон многочисленных голосов, громыхание передвигаемых скамеек и стульев.

Драматический кружок старших классов ставил сегодня третий акт комедии Островского «Бедность не порок». Мне было поручено написать для журнала очерк об этом кружке. Я побывал уже на репетициях, перезнакомился со всеми актерами и теперь находился на сцене, где царила обычная в таких случаях суматоха.

Все, конечно, очень волновались.

Волновались рабочие сцены. Изразцовая печь, сделанная из деревянных планочек и глянцевой бумаги, разлезлась у них по швам при переноске с первого этажа на третий. Портреты предков Торцова в овальных золоченых рамах оказались слишком тяжелыми для стен «купеческого особняка», и те собирались завалиться. Все это приходилось наспех улаживать. Волновался руководитель кружка — преподаватель литературы Игнатий Федорович. Высокий, худощавый, с куцыми седыми усиками, он ходил по сцене, положив ладонь на плечо восьмикласснице, игравшей Любовь Гордеевну, и ласково внушал:

— Верочка, так вы, братик, не подведете? Помните насчет паузы в объяснении с Митей? Пауза, голубчик, — великое дело, если вовремя. Это еще Станиславский говорил… Не подведете, братик, а?

Волновался, и, пожалуй, больше всех, помощник режиссера Родя Дубов широкоплечий паренек с квадратной, покрытой веснушками физиономией. На нем лежала ответственность и за декорации, и за бутафорию, и за освещение, за проклятый занавес, который охотно открывался на репетициях и очень неохотно на спектакле. Родя волчком вертелся среди бутафоров и рабочих сцены. Обычно добродушный, он сейчас не говорил, а рычал, рычал приглушенно, но очень страшно:

— Канделябр-р-ры! Кто оставил на полу канделябры? Убр-рать, Петька, живо! Почисть сюртук на Африкане Коршунове: сел, кретин, на коробку с гримом. Где лестница? Где стремянка? Какой ду-р-рак утащил стремянку?!

Многочисленные подручные Родиона не обижались и метались по сцене, как футболисты по штрафной площадке.

Но вот печку отремонтировали, декорации укрепили.

Родя оглядел сцену, потирая ладонью воспаленный лоб:

— Так. Теперь только кресла остались. Ну-ка, все! Живо за креслами!

Рабочие бросились в учительскую, где стояли старинные кресла.

На сцене, кроме меня, остались помреж да несколько уже загримированных актеров, которые, прячась между кулисами, тихонько бормотали свои роли. Игнатий Федорович удалился в смежный со сценой класс, служивший сейчас артистической уборной.

Родя подошел к накрытому богатой скатертью столу и сел на него, болтая ногами.