Невеста для Хана

Тигрица шарахнулась в угол клетки, а он с громким воплем отшвырнул ружье. Подхватил на руки легкую, как пушинку девчонку и, задыхаясь повернулся к дочери, которая смотрела на него расширенными от ужаса глазами. Он еще не понял, что именно чувствует… но это было похоже на нечто огромное, огненно-красное и болезненное, как ожог кипятком до мяса.

— Я ннне хотела, — и на глаза слезы навернулись, а он заскрипел зубами и рявкнул на своих людей, дрожащих от ужаса, на их лицах читался суеверный страх и по вискам стекали капли пота.

— Врача везите немедленно! — просипел и быстрым шагом понес свою ношу в сторону дома. Он испытывал адское желание взвыть, взреветь так, чтоб треснула земля и содрогнулось небо. Он думал, что никогда не почувствует эту боль. Она осталась в прошлой жизни, и он забыл ее навсегда.

Занес Ангаахай в спальню и осторожно положил на постель и плевать, что атласные простыни окрасились в алый цвет. Это кровь сочилась из трех глубоких царапин на хрупком, худеньком плечике. Он смотрел на них и весь трясся от бессильной злобы, от ощущения, что он потерял контроль. Над всем. Над ней, над собой, над кошкой, над дочерью. Особенно над собой… и когда точно это произошло и сам не понял.

Склонился над ней, всматриваясь в бледное лицо… перевел взгляд на раны и заскрежетал зубами.

— Больно?

— Немножко, — едва слышным шепотом.

Немножко, блядь? Там кожа висит лохмотьями, а она говорит немножко? Когда-то его резали кривым турецким кинжалом, вспарывали ему бочину возле ребра. Болело так, что темнело перед глазами. Эти раны практически не отличались. Когти Киары смертельно опасны. Она могла выдрать своей жертве сердце и судя по всему туда и метила.

— Зачем? — а сам невольно убрал волосы с ее лба золотые пряди обмотались вокруг пальца и свернулись в блестящую пружину. Шелковистые, гладкие. — Она тебе никто!

— Она твоя дочь…

— И что? — продолжая убирать волосы огромными дрожащими пальцами. Он не мог смотреть на ее раны, что-то в груди скручивалось, сжималось и пульсировало адской болью. Как будто это его разодрало, но только изнутри.

— Если ей будет больно ты будешь страдать… Я не хочу, чтоб ты страдал.

А он смотрел на бледное, почти голубое лицо и не верил, что слышит это. Разве можно настолько притворяться? Или… что здесь не так? Почему от ее слов ему становится больно… почему хочется заорать. Она ломает его мир, она крошит изнутри отлаженную годами идеальную систему, она потрошит его машинное сознание, всегда подчиняющееся разуму.

— Дура ты!

Кивает и на глазах слезы, он понимает, что ей больно и уже вслух громыхает матами, хватая сотовый и оглушая начальника безопасности:

— Где, сука, мать твою, врач или ты хочешь, чтоб я скормил твои яйца кошке?

Снова склоняется над ней, всматриваясь в затуманенные болью светлые глаза. Каждый, кто виновен в ее боли понесет наказание. Самое страшное. Настолько жуткое, что этот дом содрогнется и захлебнется кровью.

— Сейчас врач придет, потерпи… Ангаахай.

— Терплю, — кивает и тонкие пальцы ищут его руку, находят и сплетаются с его пальцами. — ты ведь не убьешь ее?

Всматривается задумчивым взглядом в ее глаза, отыскивая в них намек на хитрость, намек на скрытую манипуляцию… но их нет или он настолько ослеп и оглох, что просто не видит. Она ведь не может быть такой… таких не бывает. Такие, как он, таких не заслужили.

Врач вошел в спальню вместе с Тимуром, и Хан тут же повернулся к невысокому человеку с густой седой шевелюрой и чисто выбритым миловидным лицом.

— Сделаешь ей больно — я сделаю больно тебе.

Врач никак не прокомментировал эту угрозу и обошел Хана, чтобы склониться над девушкой, осмотрел раны.

— Промыть и зашить. Нужна вакцина от столбняка, антибиотики.

Повернулся к Хану.

— Животное привито?

Тот кивнул, глядя на врача исподлобья.

— Вы можете выйти.

— Нет! — вскрикнула и умоляюще посмотрела на Хана, — Не уходи. Я… я уколов боюсь… и иголок. Вы будете меня зашивать, да?

Он бы засмеялся если бы внутри все не содрогалось и его не пожирало неизведанное ощущение зарождающегося апокалипсиса. Эта маленькая птичка спасла его дочь от смертоносной тигрицы… и спасла эту тигрицу от пули. Девочка Киара… слишком дорогая, чтобы выстрелить и размозжить ей голову… после всего, что она пережила. Но он собирался это сделать… Она посмела тронуть ЕГО женщину.

— Я уколю обезболивающее прежде, чем зашивать.

— У меня аллергия на анестезию.

— Значит придется терпеть.

Оказывается, он тоже их боялся… уколов, порезов. Всего что угодно, что могло причинить ей страдания. Это было болезненное и совершенно неожиданное открытие. Лебедь смотрела на него и сжимала его руку, пока врач проводил манипуляции с ее плечом и когда она вздрагивала он вздрагивал вместе с ней.

— Больно?

— Нет, — а сама губы кусает до крови и ему хочется свернуть врачу башку прямо здесь и сейчас.

— Расскажи мне… расскажи про Киару. Откуда она у тебя?