В себя меня привел резкий запах нюхательной соли – сердобольная тетушка, чьего имени я не помнила, водила склянкой у меня под носом и беспрестанно причитала. Полисмены разогнали зевак, и улица почти опустела, больше никто не толпился. Взметнувшись на ноги и едва не упав от слабости, я хотела кинуться к дому, но женщина меня удержала:
– Погоди, детка, не ходи туда.
– Там… Там… – я не могла говорить. Холод сковал каждую клеточку моего тела, стиснул шею ледяною рукой – я задыхалась. Слезы потекли по щекам, закапали на грудь… И в момент, когда я подумала – лучше бы мне было погибнуть там, под рухнувшей крышей нашего старого дома, я услышала знакомый голос.
Вскинула голову, пытаясь проморгаться.
– Рози! Рози-и!!
В расстегнутом пальто, в кое-как накинутом платке, ко мне спешила миссис Беркинс. Она дышала тяжело и сбито – возраст и комплекция не способствовали пробежкам.
Я застыла, как вкопанная, не в силах даже разомкнуть губ. Она едва не смела меня, потом сжала в объятиях и притиснула к своей груди.
– Я как услышала… – она пыталась отдышаться, – так сразу сюда…
– Моя бабушка…
Беркинс охнула и торопливо заговорила:
– Да жива твоя бабуля, жива! Мы с ней незадолго до того, как все началось, вышли прогуляться в сад, а потом я предложила ей сходить в лавку, мне нужно было купить чесночных булочек и колбасы. Матильда захотела размяться перед сном – ей это полезно…
Дальше я не слушала. Тело как будто в кисель превратилось, а голову наполнила небывалая легкость – я выскользнула из рук миссис Беркинс, и все вокруг погасло.
***
И вот сейчас я сидела в маленькой кухне миссис Беркинс, грея руки кружкой ароматного ромашкового чая и пытаясь привести себя в чувство. Я не спала всю ночь – сидела у бабулиной постели и вслушивалась в каждый вдох, боясь, что именно он окажется последним. Старушка так разволновалась, что у нее разболелось сердце – пришлось вызывать врача. Конечно, о сне можно было забыть.
Да и не уснула бы я все равно – я чувствовала себя туго сжатой пружиной, которая вот-вот выстрелит. А стоило закрыть глаза, как перед внутренним оком вставали картины пожара – ярко-желтые с багряным отливом языки пламени, голодные и яростно лижущие стены и крышу; искры во все стороны и клубы дыма – едкого, черного. Это зрелище отпечаталось у меня в памяти, будто кто-то выжег его каленым железом – не забыть, не стереть. И острое чувство – будто с мясом вырвали дорогую страницу из жизни, оставив меня совершенно беспомощной.
В прихожей послышалась возня, и в кухню заглянула усталая миссис Беркинс – она тоже не спала всю ночь. Эта добрая женщина и ее муж приютили нас с бабушкой у себя, ведь нам некуда было идти.
– Рози, там… – начала она, и тут я отчетливо услышала знакомый голос.
Причитания дядюшки долетали даже сквозь стену, и как наяву я видела театрально заломленные руки и искаженное мукой лицо.
– Плакали мои денежки! Нет, ну скажите, как так-то? Как так?
Миссис Беркинс сочувственно покивала и поспешила ретироваться. От греха подальше.
– А-аа, вот и ты! – растрепанный дядя Джеймс влетел в кухню, чуть не споткнувшись об порожек.
Я не ожидала, что весть о происшествии настигнет его так рано – обычно он находился в разъездах, менял съемные квартиры, как перчатки, или жил у своих многочисленных друзей и женщин.
– Здравствуйте, дядюшка, – произнесла я, сама от себя не ожидая такого спокойного и равнодушного тона.
Он таращился на меня несколько мгновений, а потом ткнул в мою сторону пальцем:
– Это все ты виновата! Это все из-за тебя!
Я пожала плечами. Видя, что я не оправдываюсь, не плачу, не пытаюсь защититься, он начал все сильней распаляться – щеки покраснели, глаза сощурились:
– Вечно от тебя одни проблемы, бедоносная ты девчонка! Я подозреваю, что это ты сговорилась с тем полоумным, что дом поджег! Не хотела, чтобы я его продавал, вот и подложила мне такую свинью! – его голос взлетел на октаву, аж в ушах зазвенело.
– Слышали бы вы себя со стороны, дядя, – я отхлебнула из кружки. – Может, вам чаю успокоительного заварить?
Он едва не зарычал и стал нарезать круги по кухне, а я недоумевала, как могла раньше бояться этого человека. Он ведь жалок. И глуп. Какая несправедливость, что от него зависело мое будущее. Разве я сама не смогла бы распорядиться собой? Но нет… Он – мой единственный оставшийся в живых родственник-мужчина, мой заступник, наставник, хозяин, почти святой. Даже бабушка не имела такого веса, как он.
– Она еще и издеваться смеет… Управы никакой нет… Скажи на милость, что за глупости про тебя болтают? «Волчья неве-еста, волчья неве-еста…», – перекривлял он кого-то и хлопнул ладонями об стол прямо передо мной. – И что там за дело с Робби? Ты вообще была в курсе, что он внук городского управляющего?!
– Кстати, его не нашли? – поинтересовалась я холодно. Этой ночью вместе с домом будто бы сгорели мои чувства – злость, досада, непонимание. Осталось мертвое пепелище и отголосок грусти – как легкий ветерок.
Это и к лучшему. Ведь если думать о случившемся постоянно – сойду с ума.