Невеста для ЗОРГа

Ручеек разговора вилял между возможностями науки и границами сил человека. Возле кровати оживающего Светланка олицетворяла могучую поступь медицины, пуская из шприца фонтанчики. Она уж было совсем наклонила чашу весов в сторону «могучей поступи», но Витек, специально уронивший костыль за ее спиной, так мучительно кряхтел, что девичье сердце не выдержало и, наклонившись, Светланка подала негодяю утерю. А вслед за этим она, краснея и крича на нас, одергивала вдруг ставший коротким халатик — выздоравливающий, увидев перед собой заднюю часть медсестры, дернулся так, что свалил вниз кучу пузырьков и ампул, стоящих на передвижном столике. «Медицина» шлепнула Витька по голове и убежала, а мы радостно кричали ей вслед: «Не позволим бить советских больных!»

Произошедшее обсуждалось смачно и весело, как всегда перетекая в разговор об очередном уламывании какой-то Галины, и я тихонько вышел из палаты.

— Старлей, — послышался сверху чей-то голос, и громко хлопнула дверь. — Это ты, что ли, напарником Максимова был?

* * *

Матвея хоронили в подземном колумбарии админкорпуса. Чавкнула, закрываясь, массивная дверь и ручка запора, которую я согласно инструкции повернул на пол-оборота, осталась у меня в руках. Что за черт!

Угрюмый бетонный коридор подслеповато щурился тусклыми лампами. Из-за площадок труб вентиляции донеслись приглушенные голоса. Я положил рукоять в ящик у двери и пошел направо.

— Ну, давай быстрей, сколько тебя ждать!

Задобренный когда-то табаком охранник, верзила с лошадиным лицом, строго посмотрел на меня, открыл медный лючок и, как снаряд в казенник, вогнал короткий цилиндр с прахом в амбразуру «Стены Героев».

После кремации от старшины Матвея Ивановича Максимова осталась лишь табличка с двумя датами. Все его личные вещи, документы и фотографии сожгли вместе с телом. Но он навсегда останется в моей памяти. И его фамилия навсегда останется в металле, как и другие фамилии наших погибших товарищей. Их вон сколько здесь.

Бражников, Гаврилов, Дамиров, Дорошенко…

И вдруг сотни тонких иголочек закололи где-то между шеей и плечами, извещая о неминуемой опасности. Стены вокруг покрылись паутиной мелких трещин. Стал гаснуть свет.

— Медицина, уходите через вентиляцию, замок сломан, — еле сдерживаясь, чтоб не сорваться в крик, я махнул рукой присутствующему палатному врачу.

— А что собственно…

— Уводи баб, доктор!!!

Наверху уже гудела сирена, маскировавшаяся под воздушную тревогу, и зажглись яркие лампы в коридоре. Теперь уже не оставалось сомнений, либо крестьянских чаяний в то, что «гром не грянет». И это воющее мигание как по голове обухом: баум — б-а-а-ум — пау-м. А я торчал, как хрен в кадке, и не мог даже пальцем шевельнуть. И только когда верзила-лошадиное лицо выдохнул, захлебываясь, «това-рищ командир, че делать?», ударила мысль, что я все-таки не хрен в кадке, а старший лейтенант, что оружие у меня и боезапас. Что стоящих рядом обучали держать скальпель, а не ружье, и что хоть прилипает от страха исподнее, пора тебе, уважаемый, катить свой камень.

— Назад! Все! Живо!!! — заорал я, добавляя суматохи, а человек с лошадиным лицом стал подсаживать испуганных медичек в широченные отверстия вентиляционных труб. Одну девчонку вытолкнули, а следующая за ней обожгла руки внезапно раскалившимся металлом. А затем пожарный вой сорвался нотой «до» и стали взрываться гильзы в колумбарии.

Верзилу сразу же долбануло. Он как-то странно шагнул вбок, упал на доктора и, будто почуяв смерть, из обугленных стен потянулись колючие руки «серого василька» — нередкого гостя в грунтах жальников[3]. В таких местах почти всегда есть деревья, чьи корни особым образом деформируются в опасного паразита. Я почему-то вспомнил худой черный вяз неподалеку от мертвецкой. А вдруг поселился в нем дух какого-нибудь отчаянного заложника[4], крадется он древесными корнями и хочет отобрать души, чтоб выкупить за них свою?

— Всем отходить!

Краем глаза я увидел, как сестричка поддерживает лошадиного сержанта обожженными руками.

— Доктор, тэтэшик умеешь держать?

Парень в белом халате затряс очками.

— Тогда сторожи. — Я сунул ему свой терморазрядник. — Если что — просто дави на курок.

Очкарик неумело схватил оружие, а я, подхватив сержантский карабин, принялся рубать «василька» штык-ножом, недоумевая, почему ползучий гад так хорошо себя чувствует на бетоне.

— Х-хак! Н-на! Хха-а! — Резал я волокна, словно кубинский мачетерос, а «василек», активничающий (по книгам) лишь в естественной почве, струился, как малайский бамбук.

— Колючки!!! — завизжал доктор.

— Огонь!

Хорошо в спецшколе учили: оценивай обстановку, подмечая все вокруг. Иногда казалось даже, что глаза у тебя, как у русака, где-то возле ушей. Не знаю, какое там зрение срабатывает — боковое, интуитивное или третий зрачок открывается, а только ухватил я этого лекаря угловым зрением. Стоял поганец, как и положено салаге, направив пистолет в командира.