Невеста для ЗОРГа

— Таких точно нет, — Горииванов открыл электрощиток и присвистнул. — Шесть часов автономной работы на аккумуляторе.

Шесть часов автономки?! Ни хрена себе!

Горииванов ухмыльнулся:

— Один раз такой к техникам нашим попал. Когда сняли крышку с аккумулятора, тот взорвался.

Заупрямившись, я предположил, что насосец этот трофейный и…

Горииванов от души рассмеялся, а Руис уставился на дверь за нашими спинами. Дверь распахнулась, и из коридора в комнату упал — не вошел, не вбежал, а именно упал некий гражданин. В кепке и мятом сером плаще. Следом вломился Сарафанов, за ним Ероха и нечто с грязными патлами, скрывающими лицо. Ерохин держал это нечто за тонкую, почти детскую руку. Грязную и мелко дрожащую.

— Не бойся, сестренка, — сказал Ероха, — это сюда он тебя приводил?

Девчушка отодвинула слипшуюся прядь, и показался глаз, полный безумия или неуправляемый от ужаса. Второй глаз, если и был, то не открывался — веки на нем будто срослись. Нет, были сшиты.

— Да… Но я ничего не помню!

— Встать, Ситник! — заорал Михей.

Начальник склада ползал на четвереньках, как побитая собака. Он и повизгивал, выдавливая из задыхающегося горла что-то нечленораздельное и скулил, вытирая слезы.

— Не хотел?! — ревел Сарафанов. — Заставили?!!

Михей схватил с пола кепку и с силой швырнул Ситнику в физиономию:

— Ты всё мне, сука, расскажешь.

— А что тут рассказывать?.. — как-то скучно начал Горииванов…

Ерохинская фикса блеснула в оскале:

— Он в сарае с инструментами, в замаскированном подвале, спрятался и девчонку на привязи там держал. Падла!

— … Вот и хорошо. И все понятно, — будто не слыша, флегматично продолжал Горииванов. — Все доказательства пособничества фашистам и факты издевательства над людьми имеются. Необходимо всё сфотографировать и составить акт.

Майор повернулся к Ерохину.

— Специальное оборудование, — теперь Горииванов чеканил, как немец, каждый слог, и загибал пальцы, — Сим-менс-Шук-керт-вёрк, это раз. Труп в чане — два. Во дворе еще шестеро… «Вышка», короче.

Ероха повел на выход плачущую девчонку, а бледный, воняющий потом и мочой, завскладом запричитал:

— Я не хотел, я отказывался… Они сами меня убили бы… У меня семья, у меня сын в Чернигове!

Грохнула консоль, насос остановился. Руис схватил за шкирку Ситника и поволок к чану. Тот поскользнулся, упал, вцепился в мой сапог и завыл. Рукава помятого плаща заведующего складом задрались, и я увидел на запястьях порезы. Недавние, свежие и заросшие. Хавьер наклонился и прошипел ему в ухо:

— Некромосу, чтобы ожить, нужна кровь убийцы. Да, Ситник?!

Руис тащил за собой жалкое подобие человека, хватающееся за малейший выступ в полу и на стенах, за стул-кресло с кожаными ремнями на подлокотниках и массивных ножках. Последним препятствием был чан. Ситник замотал головой:

— Нет, нет. Не-ет!

Ему удалось зацепиться за чугунный борт.

Горииванов отстранил испанца и, присев на корточки, погладил Ситника по голове. Ласково погладил.

— Говори… Говори, я пойму. — Израненное шрамами и ожогами лицо майора было спокойным, умиротворенным.

Я видел смертельно раненых с такими лицами. Лица отмучившихся людей, людей свободных от боли. И в храмах, говорят, тоже такие лица у грешников, получивших искупление грехов. И у Ситника тоже стало такое лицо. И он заговорил. Кивал и говорил. Говорил и никак не мог остановиться, в подробностях рассказывая, как стал предателем и убийцей.

Он начал работать на немцев в июле сорок первого. Заводской автомобиль-мастерская направлялся в город Остров, чтобы вывезти оборудование. Когда на перекрестке они увидели танки, то Ситник сразу не понял — пыльные приземистые машины в далеком тылу никак не могли быть ими. Даже, когда брызнули стекла лобового стекла, перемешиваясь с брызгами крови водителя, Ситник лишь прикрылся руками. А потом он их поднял вверх, сдаваясь.

Вид солдат в чужой форме, смеющихся и тыкающих в него пальцами, поразил Ситника, и пиявками впился страх, заставивший гоготать вместе с немцами, когда они вытащили из кузова Якова Наумовича. Один из немцев — краснощекий толстяк с винтовкой, — щелкнув затвором, поставил на колени этого пожилого прибориста и, недолго порывшись в ящиках, достал пучок пакли.

— Ich locken jüdische ersatzteile[9]! — заржал толстяк и, скрутив из длинных волокон подобие пейсов, нахлобучил на голову Якова Наумовича.

Еще одного инженера, ехавшего с ними и что-то гневно крикнувшего немцам, застрелили, а Ситник остался жить. Правда, немцы дали подписать бумагу о сотрудничестве.

— Машина подъехала легковая, — Ситник криво улыбнулся. — В ней был офицер, прекрасно говорящий на русском. Узнав, кем и где я работаю, обещал жизнь.

Завскладом зажал кисти между коленями, уставившись в одну точку.

— А убил ты кого? — спросил Горииванов.

— Так… Яков… Яков Наумыча и застрелил, — всхлипнул Ситник, закрывая ладонями лицо. — Офицер пистолет дал. Я глаза закрыл и стрельнул. Открыл, а он лежит. Улыбается. Мертвый, а улыбается.