Невеста из Холмов

– Поэтому сейчас рядом с вами Аодан, сын Дугала Головореза?

Эремон успевал каким-то образом смотреть на одного и на всех сразу. На то, как потяжелел взгляд Эпоны, как Эдвард еще больше вспетушился, а рука Кхиры ласково накрыла широкую ладонь Аодана, призывая того к спокойствию. Впрочем, он и был здесь самым спокойным, потому как бывал на допросах похуже.

– Именно поэтому! – отразился от древних стен зала испытаний возмущенным эхом голос Эдварда Полведра. – Он даже среди разбойников сохранил душу чистой, вот и Эшлин…

– Кто еще здесь способен к ясновидению настолько, что видит души насквозь? – прервал его Эремон.

Беспокойство Аодана нарастало, тот улавливал, что их специально провоцируют, ждут оговорки, за которую можно уцепиться. Но лгать инквизитору в лицо никто не решится. Почему же он не задает вопрос прямо? Хочет уберечь их от невозможного выбора?

Вдруг со скамьи поднялась Мавис:

– Мы все вместе были. В склепе. Я там прибиралась после всего. Мне помогали. Никто не был у грота. И не слышали ничего, магистр инквизитор. И не знаем.

Это снова была очень большая для нее речь. И раньше она никогда не заговаривала первой.

– Спасибо, девица Десмонд. Вы хороший друг. Надеюсь, это ценят.

Студенты бросали на Мавис тревожные и благодарные взгляды. Эремон снова довольно кивнул чему-то своему:

– А что ты, Аодан, сын Дугала, скажешь о сбитых железных кандалах на месте побега ши? Мастерски сбитых. Тем, кого железо не жжет и кто с ними знаком не понаслышке?

Повисшей острой тишиной можно было порезаться. Аодан от внимания инквизитора на мгновение замер, а потом вдруг расслабленно оперся спиной на спинку скамьи, склонил голову и усмехнулся, будто они беседовали за кружкой пива:

– Скажу честнее честного, что тут хрень какая‑то творится. Может, и вам интересно будет. Вот мы в склепе Дойлов были, так я своими глазами видел, как двое наших себя чужими именами называют, вроде как друидскими, и про убийство в пещере рассказывают. После такого я во что хотите поверю. Даже в то, что грот у ректорского дома лепреконы пьяные раскатали. Одно скажу, чем хотите поклянусь: я этих камней не трогал. Зачем мне стенку ломать? Я бы замок дверной вскрыл. По-тихому.

Упоминание друидов инквизитора насторожило. Он нахмурился и взялся привычно катать в руке каштан.

– Кто же из вас называл себя именем друида?

– Я, – одновременно сказали Эдвард с Эпоной и переглянулись.

– Тогда расскажите об этом. Бывает, что давняя смерть притягивает несчастье, если осталась неотмщенной. Бывают и… более сложные истории.

* * *

Путешествуя из селения в селение, Брендон начал привыкать к кочевой жизни. Впрочем, долго ли собираться тому, у кого всех пожитков на одну котомку? Старейшина нищей братии умел располагать к себе, стража их не трогала, в деревни пускали порой переночевать не только на сеновал, но и в какую-нибудь избушку. При этом в оплату нищие должны были чем-то помогать деревенским. Так магистру Бирну пришлось всего за пару недель научиться сушить рыбачьи сети, чистить рыбу (кажется, это была судьба), ворошить сено, кормить свиней, складывать из камней очаг и стричь овец. После овец он стал гораздо больше любить студентов – даже самые дурные из них оказались куда умнее, по крайней мере, не норовили бить магистра копытом.

Песни оказались прибыльным и даже приятным делом. Брендону нравилось, что можно было встать или сесть в удобном уголке улицы или базарной площади, закрыть глаза, и без того плотно стянутые повязкой, и петь подряд все баллады, какие приходят на ум. Это оказалось чудесным упражнением для очищения духа. Брендон не отвлекался на пустое, полностью отрешался от окружающего мира и возвращался лишь тогда, когда Финн начинал бурно дергать его за руку с какими-нибудь заполошными воплями.

Остальное делал его маленький поводырь. Финн обладал удивительным умением уличного ребенка без страха цепляться к людям, сбивая их с мыслей собственным пылом. Он бросался под ноги женщинам, ослам, всадникам и даже стражникам. Брендон порой слышал варианты своей биографии, от которых захватывало дух. По версиям Финна, его папаша – Финн всегда гордо представлялся сыном Брендона – потерял зрение то на королевской службе в дальних землях, то спасая от пожара своего сюзерена, пару раз был опален огнем с неба, но, потеряв зрение, получил тайные знания и даже отдал свои глаза ослепшему в результате проклятия старшему брату, который должен был содержать жену и восемь детей…

Мальчик за день так выдыхался, что обратно шел, пошатываясь и даже не особенно болтая. Брендон понял, что приучить его к чему-то приличному можно только собственным примером, а приучить хотелось – преподаватель в нем требовал применения. Началось все с умывания. Мыло было дорого, но Брендон купил его, едва стал получать первую милостыню – то есть, конечно, заработок, так говорить было приятнее.