Невеста из Холмов

В просторной комнате с неожиданно удобным деревянным креслом у печи они наконец встретились с Огастусом Бенном. Это был широкоплечий, абсолютно лысый, краснолицый человек с густой рыжеватой бородой, серьгой в ухе и деревяшкой вместо левой ноги. Просторная рубаха, широкие штаны и вид такой, будто он только что сошел на берег, привезя груз специй, подсказывали, что о прошлом старейшины нищих Финн не врал.

– Добро пожаловать, если с добром, – сказал Огастус.

– Приветствую старейшину. С добром. Судьба моя сейчас такова, что прошу у вас приюта. Мне надо дойти до Альбы незамеченным.

– Откуда бежал, друг? – Огастус улыбался, но взгляд его оставался внимательным и холодным.

Брендон на мгновение замер, но решил не лгать. Чутье подсказывало, что перед ним маг, причем не слабый.

– С острова Безнадеги.

Огастус присвистнул и закинул в рот горсть сушеных виноградин.

– Если смог уйти от Братьев, то разум твой точно в порядке. Но я должен знать, кто твоя тень. Кому нужна твоя голова?

– Ректору Дин Эйрин, – ответил Брендон. Слова эти даже произносить было горько.

– Хорошо, что не королю. Ученые дела от нас далеко. Что ж, беглец. У нас законы простые. Ты приносишь деньги общине и слышишь мои слова. Среди нас нет господ и слуг. Если идешь с нами, то учишься нашему ремеслу.

Брендон потратил пару мгновений, уговаривая себя, что это единственный выход.

– Я согласен.

Огастус окинул его внимательным взглядом с головы до ног.

– Финн, раз уж ты нашел себе друга, к чему вам расставаться? Решите, чем будете зарабатывать хлеб насущный. И своди его в баню. Этим рыбным духом можно демонов распугивать. Вам так ничего не подадут.

– Это мы завсегда! Я расскажу! – выпалил Финн. Он так долго молчал, что едва не лопнул. Возможно, в прошлом не обошлось без тяжелых внушений.

Когда вышли от Огастуса, Финн вприпрыжку понесся обратно в зал, изредка останавливаясь подождать Брендона.

– Набьем брюхо и поговорим. Сегодня похлебка из петуха. Ты не думай, там петуха положили, а не только кости.

Брендон был так рад сесть на скамью и получить хоть что-то горячее, что съел бы даже суп из сапога. Когда Финн поставил перед ним глубокую миску с весьма ароматным, хоть и пустоватым варевом, значимой частью которого была подножная зелень, он взялся за еду, изредка выхватывая из монолога Финна полезные моменты.

Он узнал, что можно поучиться у Ру и Тома подвязывать ноги и руки, но тут с непривычки можно перетянуть так, что они на самом деле отсохнут. А рубить дураков нет. Можно присоединиться к Бобби, загонять на улицах выпивох в угол и требовать подать на счастье. Счастье заключалось в том, что выпивоху отпускали домой с целой рожей и в сапогах. Можно было показывать фокусы, но этому долго учиться, не у всех выходит.

Эти способы Брендону абсолютно не нравились. Грабить людей и нагло просить монеточку он не смог бы, даже погибая от голода. С улицы все еще доносились отголоски «Зеленых рукавов», слепой мучил балладу и уши окружающих.

– Скажи мне, Финн, а слепой певец у вас получает деньги за то, чтобы замолчал?

Финн радостно хрюкнул и залился громким смехом:

– Да, голос дурной, не повезло. Зато громкий, в любой толпе слышно! Даже в базарный день.

– А надо громко, верно?

– Очень! А то кто ж услышит, что ты там под нос бормочешь? Еще подумают, что проклятие! Но это тоже идея, можно потом просить деньги за то, чтобы снять… но тут, если промахнешься, побить могут. Попадется такой бык несуеверный…

Брендон отставил опустевшую миску, дождался, пока Финн прервет речь, чтобы вдохнуть, выпрямился, упершись руками в край стола, набрал воздуха во всю мощь преподавательского голоса и начал балладу о ярмарке в Скарборо. Когда он закончил – слушали все. Даже три объемистые женщины вышли с кухни и старуха заглянула со двора.

Брендон закончил куплет и насладился тишиной. Юный Финн смотрел на него круглыми от восхищения глазами и – молчал.

– Я в последнее время был так слеп, что сыграть слепого смогу не глядя. Достаточно громко для песни на улице?

– Да… – тихо ответил Финн, – будь я проклят, с таким твоим голосом нам полгорода подаст!

Брендон задумался, считать ли эти слова комплиментом.

* * *

Когда небо покраснело, принимая за горизонт уставшее днем солнце, Эшлин наконец позволила себе присесть у костра. Ей было совестно сидеть, пока пэйви вокруг суетятся, носят воду, готовят похлебку на костре, чинят одежду. Но сейчас огонь горел, еда варилась, Алекса пекла лепешки на нагретом камне, вкусно пахло чабрецом. Привычно оглушенная пестрой толпой и шумом, Эшлин пробралась к Гьеталу и села рядом, протянув к костру озябшие ладони. Он выстругивал из дерева очередную детскую безделушку. Птички получались как живые. То и дело подбегали дети попросить новую игрушку.

– Если сердце с кем-то далеко, то тревогу не забегаешь, а забегаться можешь, – сказал Гьетал. – Сядь и послушай. Я тебе этого сразу не сказал, ты, пыли наглотавшись, едва себя помнила. А теперь пришло время.