Невеста Короля Воронов

Тупая, полусумасшедшая девчонка, возомнившая себя кем-то! Возомнившая, что ровня блистательной — и любимой… — Королеве! На недолгое время свято уверовавшая в возможность любви Короля! Выскочила со своими неуместными, никому ненужными чувствами, вывалила все свои идиотские мысли на всеобщее обозрение! И это было б еще полбеды; самое отвратительное было то, что ее слова, такие хлесткие и опасные, были сказаны не на ушко, и не тайно, как им и следовало б прозвучать, а во всеуслышание, выплюнуты прямо и бесхитростно. Лукреция кричала о своих чувствах, и это было б еще полбеды. Хуже всего было то, что она посмела во всеуслышание опорочить честь Короля, обвинив Королеву в неверности, и это позорное пятно на его репутации видели все — и посол в том числе, который итак не особо уважал Короля. Теперь у него есть просто идеальный предлог для издевок и унижений. И этот инструмент для пытки Короля вручила ему она, Лукреция. Коршун не раздумывая всадит ему этот острый нож в сердце и будет терзать, с интересом глядя в лицо. Ей всего лишь отрубят голову; а Королю предстоит провести весь день в беседе с послом, сгорая от стыда и корчась от бессилья.

И Королева… Подспудно Лукреция почувствовала, какая пропасть разверзлась между Владом и Анной. И эта пропасть словно надвое разорвала ему душу. Король молчал, ничего не сказал, ничем не выдал своих чувств, но Лукреция видела, как он хочет коснуться Королевы — и как его отталкивает то, в чем обвинила ее Лукреция. И это было самой большой пыткой для него.

"Прости, отец, я снова была плохой, дурной и глупой девочкой!"

Лукреция снова ощутила себя маленьким ребенком, который ляпнул что-то, не подумав, отчего лицо отца кривится гримасой отвращения. Он сломал о ее спину не одну розгу, вдалбливая ей, что прежде, чем раскрывать рот, она должна подумать. Мысли высокородной дамы должны быть отточены как самый острый, самый драгоценный клинок, любил повторять он.

Лукреция долго помнила его уроки и долго молчала.

Она почти забыла свою стыдную, детскую, недалекую радость от того, что порой болтала глупости, не приличествующие высокородной, хорошо воспитанной девице. Она почти забыла стыд от наказаний и клеймо второсортности. Она так долго была как все — такой, какой должно быть, такой, какой гордился отец и мать, такой, какая подходила для утех Королю, она верила, что прошлое оставило ее, и вот…

Ее натура, ее детский незрелый ум, так тщательно скрываемый, вылез наружу, проявился в виде таких горячих и таких неуместных откровенных признаний.

И она сразу стала второго сорта; сразу отвержена, унижена и наказана, как и в детстве, с отвращением и безжалостно, с той лишь разницей, что кожу ее сечь будет не злая розга, а коснется острое лезвие топора.

— Я все исправлю, Влад…

Если б у нее было бы хоть полшанса!

Лукреция чувствовала, что гибнет; чувствовала, что жизнь покидает ее, потому что дальше жить просто невозможно. Как?! Что делать дальше, даже если ей позволят?! Как все исправить?! Разум подсказывал ей, вопил, что лучше б ей вымолить у Влада прощение и убраться, скрыться, исчезнуть из его жизни и из жизней всех тех людей, которым она не ровня. Да, не ровня Высшим Воронам, не ровня придворным, не стоит и пробовать сначала завоевать их расположение!

Но детский наивный испуг- тот самый, что страшнее всех, тот самый, что испытывала Лукреция так давно, испортив платье матери, залив его чернилами, — подсказывал поистине дикие советы.

"Нужно убить Коршуна! — подумала вдруг она, затихнув в руках гвардейцев. — Тогда он не сможет ничего никому рассказать. И Королеву тоже лучше всего убить. А вместо Королевы буду я. Достаточно будет сделать легкий магический отпечаток с нее и наложить на себя, и Король будет во мне ее видеть. Так и привыкнет понемногу… Конечно, это неудобно. Это все равно, что носить туфельку, на пару размеров меньше, чем нужно. Больно и неудобно каждый миг. Но это ведь ненадолго. Я люблю Короля, я никогда его не предам! Я буду верна ему всегда, даже если от него отвернется весь двор, даже если все смеяться станут — я его не покину! Это ничего, что он меня не любит; я могу сварить одно зелье, и он меня захочет. Он всегда меня будет хотеть, а потом привыкнет. Я ему рожу наследника — и тогда он поймет, как сильно я его люблю! И, конечно, полюбит меня в ответ! Привыкнет и полюбит".

Обо всем этом думала Лукреция, и все бы хорошо, но было одно неприятное "но": ее уже волокли в тюрьму.

— Пожалуйста, отпустите! — взмолилась девушка, захлебываясь слезами и снова упираясь. — Я больше не буду, ну, пожалуйста!

Она растопырила пальцы, словно хотела раскрыть крылья, но на этот случай у гвардейцев был антимагический кнут, которым ее тут же и угостили. Лукреция закричала от удара, ожегшего ее спину, и бессильно повисла в крепких руках, удерживающих ее, и уже было смирилась, как вдруг…

Гвардейцы не заметили белые перья, прошелестевшие у них за спиной. Они не расслышали заклятья, которое прошептал губы Белой из Рода Воронов, и потому молнии поразили их внезапно, оглушили, заставив повалиться и выпустить свою жертву.