Невеста Моцарта

— Ты думаешь я знаю? — погладил он большим пальцем мою щеку. — Это неважно. Просто будь собой. Не для чего и ни ради кого ты не должна меняться. Раз ты нравишься мне такой как есть, то пусть чёртов мир это примет или заткнётся.

Нет, в груди не ёкнуло от его «нравишься». Весь мир принимал его спортивные костюмы с вытянутыми коленками и бритую башку, нравилось тому миру или нет — Моцарту на это было плевать. Но от его пальцев, приподнимавших мой подбородок, я ещё не научилась не замирать.

Не знаю, как мы перешли тот ров, в котором было столько отчуждения и неприязни, глупых претензий и нелепых обид, но я чуть не убила его собаку, а он протянул мне руку и перевёл на ту сторону пропасти, заставив закрыть глаза. Конечно, он был мудрее, сильнее, взрослее. Уверенный в себе, умный, ироничный. Но думаю, его секрет в том, что он за всё брал ответственность на себя. И ничего не боялся. Просто шёл и решал, если возникала проблема. Брал и делал. Обещал и выполнял.

Если бы мне пришлось писать сочинение на тему что для меня настоящий мужчина, я знала кого опишу. И знала, где остановлюсь и поставлю многоточье…

Наша свадьба. Шагнём ли мы дальше? Станем ли близки, как он обещал? Хотел ли он той близости так же, как хотела её я? Или он добьётся чего хочет, и мы расстанемся? Знать бы ещё чего он на самом деле хочет. И что я для него? Всё ещё его проект или нечто большее?

Я украдкой вздохнула, когда он пристегнул меня в пассажирском кресле: сомневаюсь.

Он был как океан, могучий, бескрайний и опасный. Но этот безбрежный океан однажды заботливо доставит к берегу пугливую маленькую шлюпку, обмирающую от ужаса на его необъятных просторах и отползёт в свои чертоги с отливом, чтобы жить дальше без меня: носиться штормами, крушить корабли, сносить с лица земли города. Разрушать. Пениться. Бушевать. Вздыматься волнами. Разражаться бурями. Топить в своей ярости, страсти, любви…

А я навсегда сяду на мель в грёбаной френдзоне. А точнее, буду сушить ласты на берегу.

Да, он стал многое мне рассказывать, многим делиться: о себе, детстве, маме — рассказывал обо всём на свете, если я спрашивала. Да, везде придерживал меня, словно я чёртова фарфоровая статуэтка и могу нечаянно разбиться. И постоянно держал под прицелом своих серых пытливых глаз. Был мил, терпелив и внимателен. Не просто поднимал, неприлично баловал мою самооценку, поощряя, — да что там! — откровенно мной восхищаясь! Но, в наших отношениях мы ни на шаг не продвинулись в ту сторону, что теперь так привлекала меня. Даже хуже. Мы словно поменялись ролями: теперь он запирался в ванной, а я в робкой надежде, что ему изменит его чёртова несокрушимая выдержка, оставляла дверь открытой.

Только одно давало надежду: каждый раз, когда мне казалось, что он вот-вот дрогнет и сорвётся, в обувной коробке появлялся новый запечатанный конверт.

Моё ненаглядное чудище словно и меня проверял на прочность.

Но никогда не обсуждал со мной свои чувства.

Впрочем, о том, что происходит тоже помалкивал. Хотя я точно видела по его хмурым бровям и напряжённым желвакам, слышала по гневному тону и матам, что неслись из-за закрытых дверей в телефон, что не всё гладко. Со мной из своих текущих дел он говорил только о подготовке к свадьбе, приёмах, что мы посещали, и… об Антоне.

Нет, мне безумно нравились наши новые отношения с Моцартом. Но всё то время, когда его не было рядом, со мной был Антон, которого, зуб даю, Мо подсовывал намеренно. Хоть это было лишне. С Бринном мне и так было интересно. Легко, комфортно, непринуждённо. Весело. Я сама старалась делиться с ним каждой новостью и видеться чаще. А с того дня, как узнала, что его фамилия Бринн, я его даже Антон почти перестала называть. Он стал Бринн. И сейчас, когда я словно застряла с Моцартом на нейтральной полосе, Бринн был нужен мне как никогда.

К счастью, мы уже перешли на тот уровень откровенности, когда стали обсуждать очень интимные темы. У нас появились даже свои секреты, очень личные. Но чёртов Моцарт как та собака на сене: и сам не ам, и другим не дам, всё портил.

Особенно своими вопросами:

— А девушки у него были? Или этот ботаник ещё девственник? Ты спросила? Почему нет? А сколько? А сколько ему было лет, когда случился его первый сексуальный опыт?

— Может, ты сам будешь с ним встречаться? — не выдержала я. — И заодно обсудишь с кем лучше лишаться девственности и когда.

— Не, я не могу, я же научу его плохому. Или что-нибудь сломаю нечаянно. А он твой парень, — коварно улыбался Мо, — он должен быть хорошим и… целым.

— Он мне не парень. Мы друзья, — в сотый раз, сцепив зубы, рычала я.

— Не понял. Ты же сама сказала, что будешь с ним встречаться.

— Нет, это ты сказал, что он тебе нравится больше, чем Артур.