Невеста Моцарта

— Я не сразу понял, что это было прямое указание что делать, а не её язвительная ирония. В первый день я думал свихнусь. Этот уже взрослый двухлетний пёс весь день бегал по дому как щенок, всюду совал свой мокрый нос, крутился волчком, тявкал, из-за всего беспокоился и ни разу не то, что не прилёг, даже не присел. Водички похлебает и дальше носится, тявкает, скулит. Я так устал, что к утру просто затащил его на кровать и сгрёб в охапку с желанием, если не придушить, то хотя бы заткнуть. И он вдруг затих. Я сам не заметил, как заснул. И на следующий день так же, только я уже догадался скрутить его пораньше. И на следующий. А потом я позвонил Марго и узнал, какая с ним приключилась беда. Он был самым храбрым щенком в выводке. Просто совершенно отмороженным, смелым, бесстрашным. Марго потому его и оставила. Таким он и вырос. Но месяц назад на участок пришла лиса. Он кинулся с ней сражаться. И она его сильно потрепала. Раны, конечно, залечили, но вот с психикой оказалось сложнее. Он стал из-за всего нервничать, потерял уверенность в себе.

— Вот этот самодовольный парень, был неуверенным в себе? — почесала я Перси за ухом. Он лениво зевнул.

— Ты тоже перестала дрожать, чувствуешь? — ослабил Моцарт свою бульдожью хватку, но руки всё равно не убрал.

— Так это медицинский приём? — удивилась я.

— Тугое пеленание, — кивнул Моцарт, выдохнув мне в макушку. — Как для младенцев. Можно прижимать к себе, можно придавить собой, а ещё собак иногда обматывают эластичным бинтом. Не знаю, почему так работает. Но оно работает. Так я засранца, конечно, приучил спать с собой. Но ведь помогло. Он поправился. Правда, я его уже не отдал. Не смог.

— Прости меня, — я выдохнула в подушку, не зная, к кому из них я сейчас обращалась больше: к Перси, или к его хозяину. Но ответил мне второй.

— Тебе не за что просить прощения, славная моя. Моя сильная, храбрая, отважная девочка, — он погладил меня по щеке и вздохнул. Я задержала дыхание, боясь дышать. Я остановила бы сердце ради того, чтобы не пропустить ни слова, но от звука его голоса оно, наоборот, разгонялось как сумасшедшее. — Увы, плохое иногда случается, — обожгло меня его дыхание. — С собаками, с детьми, с близкими. Это жизнь. Не всегда мы бываем правы. Не всегда поступаем правильно. Иногда мы просто не знаем, как поступить. Но ты всё сделала верно. Сделала всё, что могла. Всё, что в этой ситуации зависело от тебя. Я не позволю тебе чувствовать себя виноватой. Я знаю, как тебе было одиноко и страшно. Знаю, что никого не было рядом. К сожалению, а может, к счастью, нам не дано знать зачем на нашу долю выпадают те или иные испытания. Мы не можем знать по силам ли они нам. Но это мы можем — обнять кого, кто в тебе нуждается, крепко-крепко и сказать: я рядом. И я буду держать тебя крепко-крепко и не отпущу, пока нужен тебе. Ты не одна, моя девочка. Не одна. Я — рядом.

— И я рядом, — обняла я его руку. Такую большую, сильную, горячую. Потёрлась о гладкую кожу щекой. — Если я вдруг буду тебе нужна. Если вдруг ты решишь, что оно того стоит. Я с тобой, чудище моё ненаглядное. Я — с тобой. И боюсь, тоже привыкну спать в твоей постели, — я улыбнулась, изо всех сил стараясь снова не расплакаться.

Моцарт засмеялся, и погладил меня по щеке.

— Может, я именно этого и хочу? Только не грызи мои туфли. Чудище это очень не любит. И мы подружимся.

— Он и туфли грыз? — возмутилась я.

— У-у-у, он был такой засранец! Ни стыда, ни совести. Однажды мы пошли гулять…

Не знаю рассказывал ли он мне всё это. Или большая часть историй мне приснилась — я проснулась к вечеру, когда их обоих рядом уже не было: ни Сергея, ни Перси.

Проснулась вся в поту от странного сна, где я, кажется, занималась любовью. Или не я. Но моё тело до сих пор дрожало, грудь болела от возбуждения, низ живота тянуло, между ног стало мокро, пульсировало, жгло. Но это было так приятно, остро, горячо и сладко, что я хотела в этот сон ещё. Хотела не одна. И даже не в сон…

Чёрт! Тяжело дыша, я откинулась на подушки. Закрыла глаза. Что-то было в этом сне ещё. Память сопротивлялась, не желая разлучать тело с ощущением незнакомого блаженства, но всё же сдалась.

…Яркое утреннее солнце. Целестина, что прислонилась спиной к двери машины, подставляя лицо лучам. Антон с красными от недосыпа и слёз глазами. А потом….

Я ахнула и резко села. То ли сраженная увиденным, то ли от того, что открылась дверь.

— Привет! Рад, что ты проснулась, — Моцарт придержал дверь ногой. В руках он держал переносной столик с едой. А в авангарде процессии бежал Перси.

— Завтрак в постель? Мне? — опешила я.

— Скорее ужин. Вечереет.

Моцарт помог мне удобно сесть. Поставил на колени поднос.

— Я, конечно, тот ещё кулинар, но, кажется что-то вроде горячих бутербродов у меня получилось.

Матрас заскрипел, когда он сел рядом.