— Привет, пап! — кивнула отцу, застывшему статуей за маминой спиной. И его посеревшее и осунувшееся лицо только подтвердило мою догадку.
— Мам, что случилось? — отступила я назад с прохода, чтобы не загораживать другим прибывшим пассажирам дорогу.
— Ничего, ничего, — засуетилась мама. — По крайней мере точно ничего срочного, чтобы обсуждать это прямо здесь. Едем домой? — она оглянулась на папу, но вдруг воскликнула: — Мишенька, дорогой!
Я сглотнула, когда мама вскинула руки, чтобы обнять зятя.
И ещё раз сглотнула резко пересохшим горлом, когда мама кинулась обниматься с Сашкой, а её муж крепко пожал руку Моцарту. И они на этом не остановились: принялись беседовать как два старых знакомых.
Рядом с высоким спортивным Сергеем Михаил Барановский выглядел круглым бочонком на треугольной подставке: в зауженных книзу брючках со стрелочками его небольшие ножки казались особенно короткими. Но успешного политтехнолога и мужа моей сестры это явно не смущало, что он неказист. А уж Моцарта тем более.
Он смеялся с господином Барановским, а Сашка болтала с мамой, когда я обернулась к отцу и вдруг увидела его дрожащие губы.
— Пап! Что случилось?
Он обнял меня порывисто и заплакал. Не в голосину, конечно, не навзрыд, но скупые мужские слёзы — это всегда страшно. А слёзы моего сухаря отца — особенно.
— Прости меня, — поспешно вытирал он покрасневшие глаза рукой. — Прости, солнышко.
— Пап, не надо, пожалуйста! — голос резко сел. — Только не расстраивайся из-за меня. У меня всё хорошо. Всё правда очень хорошо. Тебе не о чем переживать. И не за что просить прощения.
Я не знала чем он расстроен. Не знала, как его утешить. Но что зал прилёта — не самое лучшее место для выяснения отношений — это я знала наверняка.
— Поехали, поехали! — поддержала меня мама. — Дома поговорим.
— Да, сейчас, — отступила я на шаг. — Я с Сергеем. Он сам за рулём.
— Ой не надо было беспокоить Сергея Анатольевича по таким пустякам, — начал было отец.
— Никакого беспокойства, Игорь Вениаминович, мы же, считай, родственники, — подхватил Моцарт мамин чемодан. — С приездом!
Господином Барановский меня тоже обнял. Крепко, по-родственному. Как бы ни относилась к нему Сашка, мы с Михаилом ладили, а он пребывал в благодушнейшем настроении и, видимо, до сих пор счастливом неведении. Они вчетвером ушли вперёд, а мы с Моцартом отстали.
— Что ты ей сказал? — спросила я мрачно.
— То, что должен был сказать сразу.
Я встала колом, как норовистая кобыла. Чёрт побери, я не сдвинусь с места, пока он не ответит.
— Она назвала тебя милый! Милый, чёрт побери! При мне! При всех! При…
Моцарт едва успел сдвинуть меня в сторону: какая-то дура, что пятилась спиной, выволакивая огромный чемоданище, чуть не сбила меня с ног. Одарив её гневным взглядом, я вскинула подбородок, чтобы продолжить свою пламенную речь, но рта раскрыть не успела… рука Моцарта скользнула по волосам, подхватывая меня за затылок, и его губы накрыли мои.
Мягко. Влажно. Нежно. Очень чувственно. И чувствительно. Но так недолго, что горячая волна, что поднялась откуда-то снизу живота, только качнула меня в его объятия, но не накрыла с головой. Не успела.
— Так лучше? — смеялись его глаза, когда он отстранился.
— И это всё, что ты можешь сказать? — я его оттолкнула. — Ты поцеловал меня только затем, чтобы заткнуть?
— Нет, — Моцарт сжал мою шею в сгибе локтя, привлекая к себе. Шумно вдохнул запах моих волос. И когда мы уже вышли на улицу, «сдался» под моим укоризненным взглядом. — Не только.
Я взмахнула руками, давая понять: так я слушаю.
— Хочу ещё, — широко улыбнулся он.
Получил кулаком в плечо. Застонал, прижав к себе ушибленную руку с мученическим выражением лица, словно я её прямо отбила. И увернулся от следующего удара.
«Боже, дети, вам сколько лет?» — наверняка воскликнула бы мама, увидев, как мы дурачимся. Но, к счастью, мы были одни, когда раскрасневшиеся и вспотевшие от беготни залезли в машину.
— Можно я тебе признаюсь? — спросила я, откинувшись к спинке.
— Если после этого мне не придётся никого убивать, то да.
— Я не хочу свадьбу. Все эти платья, церемонии, подружки, гости — это обязательно?
— Конечно, — он завёл машину. — Только ради этого всё и затевается. Чтобы пышный банкет, высокопоставленные гости, клятвы, пресса, шик, блеск. Первый танец.
Я скривилась. После того как Перси отравился чёртовыми тортами, вся эта подготовка стала мне поперёк горла. И в том, что малыш чуть не погиб я не только себя винила, я видела плохой знак.
— А что говорит Целестина? Ей не видится ничего недоброго?
— Можешь сама у неё спросить. Мне она всё равно не скажет.
— Почему?
— Потому что я не буду её слушать.
— А меня?
Моцарт многозначительно покосился. Мы уже выехали с парковки, миновали шлагбаумы, и теперь медленно в общей очереди двигались к повороту на платную трассу.
— Ну-у-у, не знаю, — протянул он.
Я обречённо выдохнула. Ладно, чёрт с ним. Я справлюсь. В конце концов, свадьба — это тоже было одно из условий нашего договора. И нечестно с моей стороны сейчас идти на попятную.