Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

– Ну вот, долго ли? Сейчас будут!.. Сказал, чтобы хоть каких-нибудь, рублевых, что ли, все равно. И не беспокойся, мигом будут! По крайней мере, уважать можно: продаются открыто, а не под всяким флером и вздором и фиговым листом! И никаких вопросов о том, как к тебе относится царь, да что ты хотел сказать в стихах «На смерть Андрэ Шенье»! Ка-ку-ю было историю раздули из-за этих стихов! Однако могут начать новую историю из-за двух-трех строчек в каких-нибудь новых стихах… Нет конца! «Бориса Годунова» царь запретил печатать «за тривиальность выражений» и черт знает за что еще! Кажется, просто смута 1605 года напомнила ему «14-е декабря»… Вот, видишь, как хорошо, что я один, как перст! А если бы был женат?

– Стал бы писать оды на тезоименитства их величеств… И так уж твою «Полтаву» кое-кто зовет «Болтавой»…

– О, мой Дельвиг, как ты сегодня желчен!.. Полтава-Болтава… Да, говорят. И я уже слышал это.

Он наливает Дельвигу вина, и тот вдруг с подъемом тянется с ним чокаться:

– Выпьем за то, чтобы с меня сняли очки! Все девицы, все женщины вообще казались мне красавицами, когда я ходил без очков! И какое же страшное… количество… уродов… появилось на свете, когда я надел вот эту гадость!

Он срывает с себя очки и пытается кинуть их на пол; Пушкин хватает его за руку.

– Погоди! Не бей! Они тебе еще пригодятся! А вот когда придут сюда девицы, ты очки сними, потому что едва ли они будут красавицы! Много ли купишь красоты за рубль?

– А они, может, и не придут!

Прислушиваясь к шагам в коридоре, говорит Пушкин:

– Кажется, уже идут!.. Я ведь сказал тебе, что они дежурят у подъезда!

Раздается стук в двери.

– Можно, можно! Входите! – кричит Пушкин.

Раздвигаются драпри я входят две девицы в поношенных бурнусах, в теплых шалях. Быстро оглядывая комнату и двух в ней мужчин, держатся они наигранно развязно.

– А-а! Парочка к парочке – селезень к гагарочке! – говорит первая девица.

– Ого! За вином не посылать, есть! – добавляет вторая.

Быстро раздеваются они, бросая шали и бурнусы на диван.

– Каковы, а? – подмигивает Дельвигу Пушкин.

Дельвиг надевает было по привычке очки, но тотчас же их снимает.

– Лучше без очков!.. Куда бы их сунуть, чтобы не разбили?

Он ищет места для очков и кладет их на подоконник. Первая девица подходит вальковато к столу:

– Ну, здравствуйте, будем знакомы!

Она подает руку Пушкину, потом Дельвигу и не может не вскрикнуть о Дельвиге:

– Ах, белый какой да толстый, похожий на немца! Очень мне такие нравятся!

Стремится, обняв Дельвига, усесться к нему на колени, но он испуганно отодвигает ее на стул рядом.

– Садись-ка вот здесь, красавица, а то у меня колени болят!

– Уж видно какие-то до нас отсидели! – находит что сказать вторая девица. – А мне вот такие кудрявые нравятся! Этот барин как раз посередке по мне! – И она облапливает голову Пушкина.

Она смешит Пушкина и своими ухватками и словечками.

– Ха-ха-ха! Слыхал, Дельвиг? «Как раз посередке по мне»!

– Чорьть-те што, какие зубы белые, как белоглиняные! Мне бы дал, а то у меня спорченые! – не устает восхищать Пушкина вторая девица.

– И «чорьть-те што» хорошо! В какой же это губернии так говорят? Постой, постой, сейчас вспомню!

И Пушкин щелкает пальцами, вспоминая.

– Она кирсановская мещанка родом, – приходит первая ему на помощь.

– Ну вот, я и хотел сказать – Тамбовской губернии! Значит, Баратынского землячка!

– А губы какие красные! – продолжает разглядывать потомка арапа кирсановка.

В тон ей тянет Пушкин:

– А баки какие длинные!.. Ну, хорошо, познакомились! Тебя как звать? Катя?

– Угадал мое имя! – восхищается первая, которая с Дельвигом.

– А я и вовсе Варя, – сообщает вторая.

– Ну хорошо, я прекрасно… Катяваря, Варякатя, Варякатя с Катяварей… Дельвиг!.. А хороши ведь, а? Весьма непосредственны!

– Чтой-то мы ему не по нраву? – спадает с тона первая девица.

– Говорят тебе, ему уж наша сестра коленки все отсидела, – повторяет свое вторая.

Пушкин хохочет.

– Ха-ха-ха! А ведь правда! Коленки у него действительно отсижены, а так он малый ничего, веселый… Он разойдется!.. Дельвиг, угощай свою даму! Что ты устремил на нее созерцательный взор? Ей-богу, она очень мила!

– Сразу видать, что из немцев: по-нашему говорить не может, – пытается задеть Дельвига вторая девица, чем веселит Пушкина.

– Ха-ха-ха! Посмотри ты, какой у них глаз наметанный!

Дельвиг же, вдруг пораженный, упорно глядит на вторую девицу и говорит тихо:

– А знаешь, она очень… очень похожа на Сониньку! Даже страшно!

И в подлинном испуге, дрожащей рукой тянется он за очками.

Пушкин подхватывает это, останавливая его руку:

– Точь-в-точь сестры! Я, знаешь ли, тоже удивлен! А что, если они дочери одного отца? Только одна – законная, другая – беззаконная… Но я ведь могу тебе ее уступить… Подсунь мне свою Катюварю, а себе возьми эту Варюкатю!

– Нет, что ты, что ты! Страшно!.. Послушай, я лучше пойду домой!

Дельвиг пытается подняться, но Пушкин не позволяет ему подняться.

– Что ты? Что ты? Надень очки и сиди!

Он достает очки с подоконника и подает Дельвигу. Тот поспешно их надевает и глядит на вторую девицу.

– Ну что, Тося? Похожа на Сониньку?