Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

А вторая девица вдруг запускает руку в конфеты, советуя первой:

– Катька! Бери и ты! Чего сидишь зря? Можно? – справляется она все-таки у Дельвига.

– Бери, бери, ничего… Хозяин добрый, – отзывается Дельвиг.

– Ну, решено! Еду в Москву! – кричит вбегая Пушкин.

– Вот тебе на! Завтра! – удивляется Дельвиг.

– Как завтра? Сегодня! Сейчас!.. Вот что, девы! Берите себе все конфеты! И все орехи! И денег вам сейчас дам! И бегите! Бегите!

Он достает кошелек, отсчитывает деньги.

– Вот так раз! – удивляется одна из девиц.

– Что ты выдумал? Куда ты поедешь ночью? – не хочет верить Дельвиг.

– Как куда? Как куда, милый мо-ой?.. К Натали! В Москву! Ты ведь слышал? На штурм Карса! Дельвиг, Дельвиг! А что, если Карс и в самом деле будет взят мною?

И он обнимает Дельвига, срывает его с места и начинает вертеть его по комнате.

Девицы с конфетами и орехами в обеих руках стоят, вытаращив на Пушкина глаза.

Глава девятая

Москва, 5 апреля 1830 г., суббота Страстной недели. Дом Нащокина. Довольно большая комната, очень затейливо и вполне безалаберно обставленная. На стенах портреты Нащокина работы многочисленных молодых художников, которым покровительствовал Нащокин. Кроме того, портреты его сожительницы цыганки Ольги Андреевны; изображения его лошадей и охотничьих собак. Всюду масса безделушек и украшений, также старинное оружие и прочее.

В комнате Нащокин и Пушкин перед двухэтажным стеклянным домиком, весьма изукрашенным.

– Поразительно! Столько мастерства! – восхищается Пушкин.

– Работали мастера Вены, Парижа, Лондона… Обошлось это мне в сорок тысяч рублей… А ведь, пожалуй, если начать продавать такую вещь, никто и десяти тысяч не даст, а? – спрашивает Нащокин.

– Разве можно продавать это! Кощунство! Это будет у тебя фамильная редкость. Перейдет к твоим внукам и правнукам! Изумительнейшая вещь!

– Если бы кто дал свою цену, я бы все-таки продал!.. На свете изумительных вещей вообще гораздо больше, чем денег, – философски замечает однолеток Пушкина Нащокин.

– Что? Проигрался? – догадывается Пушкин.

– Главное, совсем не вовремя, вот что досадно! Тут праздник заходит, масса всяких расходов, и вот… Да ничего, конечно, как-нибудь обернусь… – объясняет ему Нащокин.

– Ты обернешься, конечно, я верю! Если бы у меня были деньги, я бы тебе ссудил… Уверен, что это пустяки! Или наследство какое-нибудь получишь, а?

– Раскидывал я в уме, от кого бы можно было ожидать наследства, что-то не вспомню… Ну, да уж кто-нибудь найдется, помрет и оставит, обойдемся… А ты письмо написал Гончарихе, как собирался? – вспоминает о деле друга Нащокин.

Пушкин, вынимая из кармана сюртука письмо, машет им нерешительно:

– Вот оно! Только не знаю, отсылать или нет?

– Как же так не отсылать? Раз письмо написано, то его надобно отослать. Это у меня мигом сделают Василий или Петька.

Он отворяет дверь и кричит:

– Василий! Ва-си-лий!.. Петька!.. А вам что надо? – меняет он голос.

Чей-то густой раздается бас за дверью:

– Мне бы только на Пушкина посмотреть!

И тут же голос Нащокина:

– Нечего на него смотреть! Ва-си-лий!

Однако тот же голос жужжит настойчиво:

– Кто-то сказал: Пушкин пришел к хозяину! Ну вот я и…

И из-за плеча Нащокина просовывается чья-то взлохмаченная голова.

– А-а! Пушкин! Пушкин! – кивает голова и исчезает, потом довольный голос Нащокина:

– А-а! Петька! Ну, хотя бы ты… А то кричу и не могу дозваться.

И вот Нащокин пропускает Петьку и затворяет дверь, а Петька говорит не менее философски, чем его барин:

– Как же можно, барин, вам дозваться, когда полный дом разных народов, и у всякого, барин, своя фантазия!

– В самом деле, Войныч, очень много что-то у тебя всяких, – соглашается с Петькой Пушкин. – Я проходил, видел… Кто такие?

– Ну, где же мне знать всех, кто они такие? Один влезет, глядишь, кого-то другого притащил… Этот, в дверь заглядывал, артист какой-то. И еще, кажется, есть пятеро артистов… Потом художники… Все, конечно, народ талантливый, – объясняет Нащокин.

– Видно, что таланты! Ну, так вот, письмо! Это, Петя, письмо для меня такое дорогое, что если ты его потеряешь… – пронзительно смотрит на Петьку Пушкин.

– Ну вот, барин, как же можно письма терять! Что я, пьяный? Под Пасху пьяных не бывает, что Бог даст завтра! – отвечает Петька.

– Тут написано: «В собственные руки»… Ты постарайся добиться, чтобы непременно самой барыне Гончаровой. Скажи, что от меня, и слушай, что она скажет, – наставляет Пушкин Петьку.

– И чтобы в точности вам передать! Это я все сделаю… А идти мне в какой конец? – справляется Петька.

– По Большой Никитской, угол Скарятинского переулка… Угольный дом.

– А случится если – барыню не застану?

– Как не застанешь? Нынче все барыни дома сидят, куличи пекут, – разъясняет Нащокин. – Иди! – И Петька уходит. – А вот я свою ораву чем буду завтра кормить? Впрочем, разговеться-то им дадут, кажется, а уж на всю неделю не хватит! Стыд и срам дому Нащокина!

– Может быть, разойдутся куда-нибудь? – пытается помочь делу Пушкин.

– Часть, я думаю, разойдется, а зато другие к себе гостей приведут… – печалится Нащокин.

Это заставляет Пушкина сказать энергично: