Невеста. Шлюха

Выходило, что катаклизмы, происходящие в государстве, напрямую могли быть связаны с каждым, кто ехал со мной. Должностные перестановки оставляли одних без работы и куска хлеба, даже могли отнять жизнь, но другие от этого возносились к могуществу, сами могли карать и миловать, и все это так или иначе было связано с деньгами, а судьбы денег меня интересовали давно. Я начала по-новому вглядываться в лица попутчиков, но поняла, что вряд ли кто–либо из едущих в плацкартном вагоне вскоре окажется осыпанным деньгами. Это соображение охладило жар моей фантазии, но, пожалуй, воспоминания о Вадиме сменились более насущными мыслями. Главное же — я сполна ощутила силу и слабость перемен, и, мне кажется, поняла еще немного о моих любимых деньгах.

Незаметно для себя, я задремала, а проснулась только, когда поезд уже медленно втягивал себя в огромную серую Москву.

Не то, чтобы я никогда в ней не была, но детские впечатления от поездок с родителями были какими–то игрушечными.

Сейчас, когда толпа выплеснула меня на площадь перед Киевским вокзалом, у меня возникло чувство, что я не более чем крошечное насекомое, вроде жучка или гусеницы, столь оглушил меня грохот, расплющила толпа, столь яркими были блистательные автомобили и огромные автобусы, мчащиеся мимо унылой нищеты прохожих.

Боже, что я делаю здесь, затравленно думала я, куда я попала, кому нужна в этом каменно-стальном желудке, переваривающем миллионы жизней?

Телефон Ленки Калашниковой не отвечал, а я сидела в грязном скверике у Большой Драгомиловской, и тяжелый чемодан стоял у моих ног, а спортивную сумку с деньгами и самыми важными вещами я прижимала к себе, как якорь, без которого мне грозило сорваться и унестись в гибельный водоворот.

Потом я поняла, что на этом месте практически не встретишь москвича, но тогда мне казалось, что у всех москвичей угрюмые и злые лица, что все они жутко заняты и спешат по каким–то своим важным делам, плохо одетые и мятые, как мои вагонные попутчики.

В какой–то момент затянул промозглый осенний дождик, и я спряталась в переход метро, забитый нервной и серой толпой. У некоторых были, как и у меня, чемоданы, они толкались, ругались, ненавидели нищих, которые тут же просили милостыню, а я в своей нелепой розовой курточке даже не удостаивалась поворота головы, когда меня толкали плечом или били по ногам тяжелой сумкой.

Думаю, что все закончилось бы истерикой и бегством по маршруту вокзал-Брянск-Полесск, но внезапно на меня снизошла какая–то холодная ярость. Я вспомнила об одном мужчине, которого я любила, и который ушел два года назад, и о втором, искалеченном, с оленьими глазами, и я сказала себе, что этому зловещему городу не одолеть меня и не сломать. Я поняла, что я буду драться за себя, за свое будущее в нем, что если будет надо, я убью, если надо — солгу, и если потребуется предать — предам. Только так. Здравствуй, Москва!

*.*.*

У Ленки дома было тесно и накурено. Я сразу поняла, что все в этой маленькой квартире сосредоточено вокруг единственного царька — Ашота Мовсесяна, крепкого невысокого мужика лет сорока, может, немного меньше. Уж какой королевой Ленка приезжала в Полесск, какой опытной и разумной она казалась мне оттуда — сейчас лишь я поняла, что нет в ней ничего выдающегося. Передо мной была просто двадцатичетырехлетняя хозяйка, обычная клуша, которая угождает своему мужчине и жутко боится его потерять.

Исходя из этого, я и решила себя вести со всей скромностью, на которую была способна. Ленка привыкла видеть во мне вторую младшую сестрицу: я никак не собиралась разочаровывать ее.

И я дала себе слово ни в чем не спорить с ними, быть предельно молчаливой и все мнения Ашота воспринимать как истину в последней инстанции.

— Богдан Титомир казьёл, — изрекал Ашот, глядя концерт по ящику.

— Прыгает, как заводной, больше ничего не умеет, — подхватывала я, хотя мне очень нравился знаменитый шлягер «Делай, как я».

— Попробуй настоящий хаш, — говорил Ашот, — скажи, вкуснее ничего не ела в своем Полесске.

— Объедение, — кивала я, запихивая за обе щеки эту жирную пищу, которую вряд ли стала бы есть добровольно. Лена, научившаяся готовить настоящий хаш, была счастлива, глядя на довольное лицо Ашота.

Я, впрочем, не знала, как еще мне отблагодарить дружескую пару за гостеприимство. Для начала дала им понять: я и дня лишнего не собираюсь сидеть у них на шее. Но когда я заикнулась о поисках работы, Ашот по-барски потрепал мои волосы рукой: не торопись, мол, все улажу.

Оказалось, что вдобавок ко всем своим достоинствам, он, еще не видя меня ни разу, а только услышав, что я звоню от вокзала, махом определил мою судьбу. Так, без особенного напряжения, я оказалась пристроенной в точку, торговавшую посудой на Измайловском рынке.

Несколько дней я ходила туда на экскурсии, сидела рядом с беременной продавщицей и училась торговать. Сама по себе точка представляла собой восемь квадратных метров железного контейнера, снабженных прилавком и стендами, на которых красовались рюмки, сервизы, чашки и прочая мелочь, которая завозилась земляками Ашота из Турции или Китая.