Невезучая, или невеста для Антихриста

— Шо значит — "чего"? — удивился моей тупости Сеня. — Ангелы, они хоть и небожители, а пожрать любят, как и все. А ведьмы что? От ихних зелий один понос да изжога. А потом, светлые они ж чистюли, вон вроде нашей Адки, — Семен повернулся в сторону гладкой, как зеркало, черной стенки и брезгливо сплюнул. Стенка скрутила ему в ответ из плинтусов дулю. — Имидж у них такой — белый и пушистый. И кто, спрашивается, все это белое безобразие стирать и гладить будет?

И тут мне, значит, обидно за соотечественниц стало:

— Интересная фигня получается, ведьмы тут в аду байдыки бьют, а хохлушки в раю батрачат, как негры?

— Так там все — рабы Божьи, — развел руками Семен и нагло улыбнулся.

И тут мне чего-то в рай перехотелось. Чисто из вредности.

— А ничего у вас тут, — пооглядевшись по сторонам, заявила я.

— Это все Оксана Ивановна — святая женщина, — поднял вверх указательный палец Сеня, потом, опомнившись, побил себя рукой по губам и поправился: — В смысле, адская баба. Евроремонт в преисподней сделала. Адку поштукатурила, сковородки и котлы грешников почистить заставила, Владыку к ногтю прижала… Пардон, стиль ему поменяла. Даже чертям хвосты побрила. Красота…

— А хвосты зачем?

— Так для гламуру. Они ж его суют везде. Опять же — волосней трясут. А у Оксаны Ивановны на шерсть аллергия. А борщ она какой варит… М-м-м, — Семен мечтательно прикрыл глаза. — С пампушками. А холодец. На запах даже серафимы и архангелы слетаются.

Черти возле стенки, с выставленным параболической антенной ухом, тут же начали неприлично чавкать, трясти лысым хвостом и смешно шевелить хрюнделем. Даже Адка облизалась и пустила голодную волну по штукатурке.

— Так они ж, вроде, вегетарианцы? — шепотом спросила я Семена. — Ну, эти… пресветлые.

— Во-о-от, — потянул Сеня. — Потому и слетаются. Кормят их там, в раю, силосом одним, а мужику мясо надо. А Оксана Ивановна — добрая женщина, — опомнившись, Семен опять похлопал себя рукой по губам и поправился: — Вредная баба. Поэтому ангелов и подкармливает. А то они с голодухи вечно на нашу вышку ретрансляционную падают, а у Владыки потом мобильная связь барахлит. О, гляди, че сейчас будет, — Семен вытянул шею и уставился на чернокрылого Люцыка почти таким же влюбленным взглядом, как и стоящая рядом с тем краля.

— Ты чего звонишь? — недовольно послышалось из трубки. — Что, долг предъявить? Автослесаря не отдам. Имей в виду. У самого кардан стучит.

— Да нет. У меня тут твои херувимы груз потеряли. Гей… я тут эп… понимаешь один… на затесал… ся, — почему-то стал глотать буквы дядька.

— Что ты говоришь? — переспросил его собеседник в трубке.

— Плохо слышно? — коварно усмехнулся крылатый, и подмигнул тетке с бубликом. — Связь такая. Поди, опять твои эп… соколы мне антенну сбили. Так я тут что подумал. Он… на все равно эп… дресс-код у вас не пройдет. Чего чертей туда-сюда гонять, пусть у меня остается…

— Чур, в счет долга, — встрепенулся приятный голос.

— Ась? В зачет долга? — расплылся в улыбке чернокрылый. — Ну, ладно, эп… пусть будет в зачет долга. Прощаю, — дядька щелкнул пальцами, и серебристый росчерк молнии яркой вспышкой разрисовал окружающее пространство, а затем шандарахнул раскат грома.

— У, ты ж, мой лукавый, — любовно потянула краля с коской и ласково чмокнула крылатого в богатырский бицепс.

Богатырь выпятил грудь, гордо взмахнул крылами, и чертей из-под стенки сдуло ветром, а нас с Сеней, наоборот, смачно припечатало к ее холеной черной поверхности.

Изогнувшись дугой, стенка зачем-то некультурно пнула плинтусами меня под зад.

— Пшла отседа, убогая, — гаденько прошипела она. — Трутся тут всякие, а мне потом дезинсекцию проводи.

Плинтуса скрутились в пятерню и стали стряхивать со стенки невидимую пыль.

Не, ну обидно, да? Я что, пес какой блохастый?

— Слышь, ты, оградка кладбищенская, — напыжилась я. — Еще раз убогой обзовешь, я на тебя гастарбайтеров натравлю. Неандертальские какашки финской шпаклевкой покажутся. Для тебя — Антипенко Гея Андреевна. И на вы и шепотом.

Стенка побелела от моей наглости.

— Гы-ы-ы, — злобно захихикал Сеня и показал Адке средний палец.

— Фулюганка, — открыла шухлядку Адка. — Я Владыке пожалуюсь.

— Сдача, — вступился за меня Семен.

— А тебе, хамло костлявое, вообще слова не давали, — плюнула в него штукатуркой стенка.

— Выпей яду и убей себя об стену, — заржал в ответ Сеня и, обняв меня за плечи, потащил подальше от мигающей, как семафор то белым, то черным, стены.

А богатырь, между тем, воодушевленный кралиным поцелуем, пошел в контрнаступление.

— Душа моя, — жарко начал он, заворачивая ее в свои охренительные черные крылья.

Тетка кокетливо заелозила по его груди тонкими пальчиками.

— Скажешь тоже, душа… нет у тебя ее, сатанюка лукавая.

— Сердце мое, — продолжил чернокрылый.

— У тебя его тоже отродясь не было, — приопустив глазки и выгнув соболиные бровки дугой, зарделась тетенька, и уже крайне неприлично стала поощрять дядьку, прижавшись к нему выдающимися спереди талантами. У мужика с крыльями из ушей пошел пар. Накрыв граблями все выдающиеся теткины таланты, до которых мог дотянуться, он прохрипел: