Невезучая, или невеста для Антихриста

— Ну, типа того. Он мне колеса и запчасти, а ему мир и благоденствие. Ты думаешь почему он болиды один за другим разбивает и до сих пор живой?

— А-а-а.

— Бэ-э.

— Ну, так ты скажи своему Моте, если он не перестанет меня лапать своим сиденьем, то я ему колеса-то повыдергиваю, и выхлопную трубу засуну… — стала оглядываться по сторонам в поисках подходящего места. — Засуну, в общем… Куда-нибудь. Ни одна собака не найдет.

Сиденье подозрительно быстро обрело твердость, потом машинка боязливо хлопнула антикрылом и, не жужжа, опустила возле меня боковое стекло.

— Ну, так-то оно лучше, — выглянув в окно, улыбнулась я. — А тут кто живет? — с удивлением не обнаружила никого движения в районе — все было серенько, мрачненько и только повсюду торчащие фонарные столбы изредка мигали лампочками, создавая некое оживление.

— Вбивцы, развратники, маньяки, — лениво сообщил Сеня, и мне сразу перехотелось ехать на его "скурсию". Как говорится, чем дальше в ад, тем веселее трупы.

— И собачка тоже маньяк? — с ужасом проводила взглядом одинокого песика, сначала активно пытавшегося полюбить столб, а опосля, бросившего эту гнусную затею, поднявшего ногу и обильно полившего его отходами своей жизнедеятельности.

— Ты чего? — покрутил мне у виска Семен. — Столбы — это маньяки, а собачка — их вечная кара.

— Жуть, — передернуло меня, когда собачка со знанием дела пошла насиловать очередной столб.

Машинка медленно тронулась с места, и мой взгляд упал на красивые черненькие указатели, висевшие вдоль дороги. На одном из них жирными белыми буквами было написано "Рай — девятьсот девяносто девять километров".

— А почему девятьсот девяносто девять? — не поняла я.

— Так адская цифра, ты чего, не знала? — страшным шепотом поведал Сеня.

— Так вроде ж три шестерки, — таким же страшным шепотом поправила его я.

— Какие вы, люди, недалекие, как две извилины, — опустил весь род людской Семен. — Так просто вам все тайны и рассказали. Два умножить на девять сколько будет?

— Ну, восемнадцать, — почесала макушку, по-прежнему ничего не понимая.

— Вот, — поднял вверх совершенно не костлявый указательный палец товарищ Смерть.

— Чего "вот"? — опять протупила я.

— А теперь восемь плюс один, сколько будет? — рыкнул Сеня.

— Девять.

— Вот.

— Чего вот-то? — у меня почему-то возникло болезненное ощущение, что я на экзамене у Эдгема Трофимовича и мне популярно объясняют, что по теории вероятностей я круглая дура.

— Ну, ты и тупая, — подтвердил мои страшные догадки Семен. — Умножь на девять любое число, потом сложи цифры, которые получатся, и выйдет девять. Адская цифра. А шестерками у нас в аду только черти числятся. Поди, подай, принеси. Усекла?

Поняла я смутно. Но подавать видимость Сене, что я совсем безнадежна, не стала.

— А при чем тут рай? — дернула я Семена. — Мы ж вроде как в аду?

— Ну, ты темная, — поразился Семен. — Так дорога в рай через чистилище лежит. У нас все схвачено. Ни один новопреставленный мимо не проползет. Думаешь, ты как здесь оказалась? — подмигнул мне он.

— Как? — не, ну, интересно же, как меня вместо рая в ад притащили.

— Знамо как — дед Панас на снежках новую сказку испытывал. Вот они тебя с похмелья, пардон, от избытка чувств и потеряли.

— Какие снежки? Какую сказку? И дед Панас — это кто? — что-то я ничего не поняла.

— Снежки — это ангелы, ну, белые они и пушистые, как снежки, поняла, да? А дед Панас, можно сказать, личность легендарная — таможенник-сказочник, он при жизни, той, которая не загробная была, передачу "Вечерняя сказка" вел.

— За что ж его в ад-то?

— Дык все за те же сказки. Сказка, она ж особого настрою требует, — Семен, как алкаш со стажем, щелкнул пальцами по подбородку, недвусмысленно намекая, какого именно настрою требует сказка. — Ну, и переборщил дед с настроем-то. Прямо в прямом эфире и переборщил.

— Как переборщил?

— Как, как? — коварно ухмыльнулся Семен. — Рассказал дитяткам сказку, а в конце добавил: "Вот такая хуйня, малята"

— И что дальше? — приходя в себя от шока, поинтересовалась я.

— Шо, шо, сидит теперь у входа в преисподнюю и сказки гонит, пардон, рассказывает. Самая шедевральная была, когда Оксану Ивановну принесли. Ангелы потом три дня вспомнить не могли, кого они приволокли. И рыдали-то так натурально, все причитали — птичку жалко, птичку жалко.

— Какую птичку? — не, ну, я офигеваю с их загробного дурдома.

— Так Панас им сказку про гордого орла рассказывал, пока Владыка Оксане Ивановне по ушам ездил, в смысле, предложение руки и сердца делал, — Семен задумчиво почесал затылок и поправился: — Не. Не сердца. Какую-то он ей другую часть тела предлагал. Не помню. Помню только, что по морде она ему красиво въехала.

Тут я, конечно, к крале респектом сразу прониклась. Там такой чернокрылый бугаина, что железный Арни супротив него дистрофик, а она его по морде. Красивой, между прочим, морде. Самоубийца. Уважаю.

— А дальше?

— А что могло быть дальше? — выдал Сеня как само собой разумеющееся. — Владыка рубашку на груди порвал, крылья сложил и под "жалко птичку" с небес-то на землю и кинулся.

— Зачем?