Невидимая Россия

— Ты всё об организации! — нахмурился Евгений. — Я тебе скажу честно: если начнется настоящее дело, я готов бросить даже семью, если она у меня к тому времени будет, а сейчас всё равно, кроме риска и болтовни, ничего не может быть. Ты не сердись, — поглядел он дружески на Григория, — я очень уважаю твое упорство, но я устал. Дайте мне немного отдохнуть и пожить спокойно.

…………………………………………………………………………………………………………………………………………….

Вечером Григорий долго говорил с Павлом и Николаем. Павел, окрыленный тем, что штурм Москвы удался, рвался к работе и вполне соглашался со всеми мыслями, высказываемыми Григорием относительно тактики борьбы в настоящих условиях.

— А как дела у мельника Мишки? — спросил Павел, прощаясь.

— Освободился! — с радостью вспомнил Григорий. — Так мы его до конца срока на станции и продержали. Вот вам еще пример: освободился свой надежный человек, а что ему можно поручить? — Григорий рассказал про гадание на бобах. — Придет время, такие ребята будут на вес золота, а пока штаб, штаб и штаб во что бы то ни стало, — закончил он.

Глава четырнадцатая В ЕЛОХОВЕ

Павел по освобождении почти не бывал в церкви. В это время на весь город, вместо нескольких сот дореволюционных храмов, осталось всего около десятка незакрытых церквей. Лучшие священники и архиереи погибли в тюрьмах, лагерях и ссылках; к оставшимся относились с недоверием, — каждый из них мог оказаться секретным сотрудником НКВД. Из-за того, что прихожан на оставшиеся церкви было слишком много и для того, чтобы, избежать недоверия со стороны верующих, обычная исповедь почти всюду была заменена исповедью общей. Священник выходил на амвон и говорил о покаянии, толпа в несколько сот человек каялась про себя, затем все по очереди подходили получить отпущение и при этом могли говорить со священником отдельно, если хотели. Почти то же самое было с крещением: крестили одновременно, нося кругом купели вереницу плачущих младенцев.

Архитектор Мельников, у которого жил нелегально Павел, был очень верующим человеком, любителем торжественных богослужений. От него Павел узнал, что все протодьяконы, по тем или иным причинам, перестали служить. Михайлов, лучший бас, любимый протодьякон святейшего патриарха Тихона, перешел, повидимому, не без нажима, в Большой Оперный театр и там быстро делал карьеру. Холмогоров, второй русский Шаляпин, был выслан из города и служил в провинции. Лебедев, еще лучший бас, чем Михайлов, был расстрелян, остальные арестованы, высланы или вынуждены перейти на сцену. Об архиереях и говорить не приходилось. Патриарший местоблюститель митрополит Сергий, став на путь компромисса, потерял любовь и уважение верующих. Служил он в храме Богоявления в Елохове, в единственном незакрытом в Москве соборе. С тяжелым сердцем Павел поехал туда к обедне. Когда он входил, вспомнились прежние, так любимые им богослужения. Народу было много, но большинство уже составляли женщины. Пели слепые, по сравнению с прежними хорами, нестройно и незвучно. Вышел сам Сергий. Длинная борода, большое круглое лицо, холодные глаза… Павел не чувствовал к несчастному старику ни уважения, ни любви — только жалость. Женщины подходили к нему под благословение, мужчины избегали это делать. Что-то было надломлено, чувствовалось, что немногое, еще оставленное властью, будет скоро отнято.

Глава пятнадцатая ПРОСНУВШИЙСЯ

Владимир сидел и внимательно читал. Книжка называлась «Германия в вихре революции», написана она была немецким офицером генерального штаба и переведена на русский язык с целью доказать, что в 1919 г. германская социал-демократия пошла на сговор с военными кругами для того, чтобы подавить коммунистическое движение. Как раз это больше всего и нравилось Владимиру. — Наши в 1917 году боролись все против всех, а власть в это время валялась на земле, как правильно говорит Павел. Большевики ее подобрали и начали расправу со всеми по очереди. Теперь надо начинать всё сызнова и поменьше заниматься спорами о программных тонкостях, а побольше делать конкретное дело, — думал Владимир.

Особенную симпатию Владимира вызывал Носке за то, что не побоялся в нужный момент взять на себя роль «кровавого пса» и разгромить спартаковцев.

Последнее время Павел регулярно снабжал Владимира политической литературой. Владимир, как и все советского воспитания люди, плохо знал историю, но теперь всё больше и больше втягивался в чтение. По разным причинам, в разное время большевики издавали разные, по существу враждебные им книги, многие из которых потом изымались. Павел умел их откуда-то доставать и пускать по своим людям.

— Как тебе нравится обер-лейтенант Фогель? — был первый вопрос Владимира, когда Павел вошел в комнату.

— Я бы предпочел, чтобы Роза Люксембург и Карл Либкнехт были расстреляны по приговору суда или посажены в тюрьму.

— А что ты скажешь о Гитлере? — К этому вопросу Владимир возвращался неизменно, когда начинался разговор о политике.

— Почему он тебе так нравится? — улыбнулся Павел.