Невидимая Россия

— Да, у меня есть работа, — говорит она недовольным тоном. Можно подумать, что она боится отказать человеку, рекомендованному женой наркома.

На лице товарища Островского изображается растерянность и удивление, но игра им уже проиграна. Он зовет томную секретаршу и просит сейчас же оформить Павла на договорную работу. Павел пожимает толстую вялую руку и выходит из кабинета. Теперь самое страшное — надо избежать анкеты. Секретарша ведет Павла к столу начальника кадров и что-то тихо говорит ему. На розовом лоснящемся лице человека в кожаной куртке появляется подобострастие, он встает и вежливо протягивает Павлу анкету.

Ясно — на четвертой странице анкеты есть вопрос о судимости! Антонина Георгиевна говорила, что договорным работникам можно не заполнять анкеты, но она осталась в кабинете. Что делать? Один неверный шаг и всё погибло! — думает Павел.

Павел медленно отходит от стола, еще не зная, что делать. В этот момент из кабинета директора выходит Антонина Георгиевна. Павел идет к ней с анкетой в руках.

— Когда можно приступить к работе? — спрашивает он, показывая глазами на анкету.

— Завтра, — сухо отвечает Антонина Георгиевна, беря анкету и бросая ее в корзину с мусором. Черные озорные глаза делаются еще более озорными.

— Итак — до завтра, товарищ Истомин, — говорит она ледяным голосом, — дайте только свой адрес для оформления договора.

Благообразный старичок-делопроизводитель смотрит на Павла с недоверием и ненавистью. — Еще одного соглядатая прислали! — думает он.

* * *

Григорий в свободный день поехал в Москву к Павлу и Николаю.

— А, герой электрификации Советского Союза! — встретил его Алексей Сергеевич. — Как идет построение социализма в одном концлагере?

Григорий улыбнулся.

— Всякие бывают чудеса, — сказал он, — из них первое то, что вы до сих пор сами не строите социализм где-нибудь в северных районах СССР.

— Даже для посадки в тюрьму, видимо, не гожусь, — пробасил Алексей Сергеевич.

— Что нового? — спросил Григорий.

— Павла на службу устроили! — Глаза Алексея Сергеевича торжествующе блестели. — И Евгений освободился…

Не просиди Григорий четыре года в лагере, он, наверно, подпрыгнул бы от радости.

— А где Николай?

— Заделался научным работником, составляет всякие справочники и целыми днями сидит в библиотеке.

Знаю я, в каких библиотеках проводит время Николай, — подумал про себя Григорий, — про этого никто не знает, где он и когда бывает.

— А что, Павла можно найти?

— Можно, но не без труда, — ответил старик с хитрым видом, — он теперь живет в Москве.

— Как в Москве? — удивился Григорий.

— А так: прописан под Москвой, но там жить, собственно, даже и невозможно, и мы его устроили здесь у одного знакомого, конечно, без прописки — старик иронически улыбнулся. — А в деревне на его месте живет хозяин дома, тоже бывший заключенный, не имеющий права жить в стокилометровой зоне. Одним словом — сплошная конспирация!

— Это разумно! — сразу оценил Григорий всю комбинацию, — только как Павел узнает, если его внезапно вызовет милиция или сельсовет?

— И это всё предусмотрено. Дома у него лежит серия открыток, написанных им самим и оставленных у хозяина, всё на наше имя; в случае вызова, хозяйка немедленно бросает открытку, на другой день она у нас, а нам Павел каждое утро звонит по телефону… Я говорю — не жизнь, а сплошная конспирация!

Трам, там, там — застучал старик пальцем по столу, приходя в плохое настроение.

— Сплошной цирк, — добавил он, раздражаясь.

— Я, кажется, испортил вам настроение… — Григорию было жалко старика.

— Ничего, — ответил Алексей Сергеевич, смотря куда-то в сторону.

— Когда только всё это кончится! Лучше не думать… Нет, раньше, когда правили государи, а не милостивые государи, жилось легче. За весь девятнадцатый век в России казнили меньше тысячи человек, а кричали о кровавом царском режиме!

Григорий уже давно пришел к выводу, что царское правительство пало не потому, что было слишком строго, а потому, что было слишком мягко, но говорить на эту тему было неинтересно.

— Так где же мне найти Павла? — спросил он, переменяя разговор.

— Иди-ка ты к Евгению, повидайся, а к вечеру вернешься к нам — Николай будет дома и найдет Павла.

* * *

Мать, отец и старая няня Евгения сияли счастьем; няня, открыв дверь Григорию, расплакалась и долго не могла успокоиться. Евгений лежал на мягком диване на любимых с детства, вышитых матерью подушках, курил и наслаждался ощущением того, что он, наконец, в Москве. Григория все встретили, как родного.

— Ну что же, — спросил Григорий, — сперва в Тулу, а потом к нам на канал?

— Дудки! — лицо Евгения даже изменилось. — О концлагерях слышать больше не хочу, в лес гулять ходить не буду! Теперь мечтаю только о мещанском уюте, канарейках, фикусах и хозяйственной жене-домоседке.

— Ну, когда тебе надоест мещанское счастье без работы в Туле, приезжай на канал, — полушутя ответил Григорий и задумался — опять пример того, что длительного напряжения средние люди не выдерживают.

— Ты что вдруг скис? — спросил Евгений.

— Ничего, так, — работать некому.