Невидимая Россия

Леночка переменила комнату на более маленькую, с одной стороны, чтобы избежать вселения, с другой стороны, чтобы переменить район и поселиться в доме, где жильцы ничего не знали о братьях.

Павел застал ее за книжкой: вернувшись со службы, она забиралась с ногами на диван и целыми вечерами читала. После лагеря Павел относился к ней, как к младшей сестре.

— Что читаешь? — спросил он, подсаживаясь на диван.

— Соловьева, Историю Государства Российского.

— Ого! — удивился Павел. — И тебе не скучно?

— Конечно, не скучно, — обиделась Леночка.

— Молодец. Слышала, что Евгений женится?

Глаза Леночки расширились от любопытства:

— На ком?

— Какая-то Валя Печкина. Евгеньева няня недовольна…

Любопытство сменилось на лице Леночки растерянностью и удивлением.

— Не может быть! — протянула она.

— А ты о ней что-нибудь слышала?

— Слышала, — ответила попрежнему растерянно Леночка.

— А ну-ка рассказывай!

— Я тебе расскажу всё, только ты дальше никому не передавай.

Леночка уставилась на Павла испуганными глазами.

— Не бойся. Я ведь спрашиваю не из любопытства, сама понимаешь…

— Конечно, понимаю. Видишь ли, за ней ухаживал Алеша — еще тогда… Она настоящая активистка, а главное… — Леночка замялась, — мы еще тогда думали, не она ли и посадила наших… Алеша сам виноват — поухаживал и бросил, а она прилипла и как-то нехорошо… — Лицо Леночки стало детски несчастным. — Я ничего определенного сказать не могу, но, знаешь, я вас всех люблю и за вас всегда беспокоюсь, — чувствую, что Валя человек опасный.

Павел задумался: по собственной матери он знал, насколько чуткими бывают любящие женщины. Конечно, у Леночки нет ни ума, ни жизненного опыта Веры Николаевны, но она действительно любит братьев, а особенно Алешу, и интуиция ее совпадает с интуицией умной няни.

* * *

Должно быть, дело серьезнее, чем показалось с первого взгляда, — анализировал Павел, шагая по улице, — чего она лезет в нашу среду! Конечно, и Алеша и Женя ребята интересные, но всё-таки надо держать ухо востро: может быть провокация? И у меня тоже с Ольгой Васильевной! — вдруг подумал Павел, — то чуть не закружила голову Владимиру, то со мной начинается нечто вроде романа… зря я с ней был так откровенен — нет ничего хуже, как распускать язык перед женщинами… Не может быть, чтобы и она оказалась агентом! Павел вспомнил скорбное, подавленное выражение серых глаз, когда он так резко заговорил о голоде на Украине, Но вслед за жалостью сейчас же поднялось возмущение. В тот момент, когда мы сидели в лагере, а миллионы русских людей умирали от голода, она, видите ли, отправилась в свадебное путешествие с мужем-коммунистом, в Крым, на средства рабоче-крестьянского государства, выжимаемые из тех же концлагерников и голодающих крестьян. Черные круги забегали в глазах Павла. Темные, безлюдные переулки Замоскворечья казались непроходимым лабиринтом: шагая в волнении, как попало, он заблудился, но продолжал идти, полный вихрем противоречивых чувств и мыслей. Одно было ясно: как и тогда, семь лет назад, провокация стала подползать, тихо крадучись, почти незаметно. Знакомый переулок… Да, это дом, в котором живет она. Как в авантюрном романе: трагическая судьба приводит меня к ее дому в трагическую минуту. Вот он, трехэтажный, серый, обыкновенный до пошлости, одно из безликих жилищ обезличенного города. Как все, и она тоже как все — обычная психология: женщине нужен уют, некоторый достаток, стало быть — не гонимый бездомный муж, а человек, идущий в ногу со временем, коммунист… хорошо, что не НКВД! У Павла не было ненависти даже к НКВД, но, одно дело относиться безразлично, холодно к посторонним людям, другое дело — человек близкий. Павел в первый раз подумал о возможности женитьбы на Ольге Васильевне. Что же, как дурак, стою перед ее домом? Павел повернулся и зашагал по переулку к трамваю. Погода испортилась, резкий морозный ветер бил в лицо острыми крупинками снега. Павел вспомнил Нату. Неужели и теперь иллюзия чего-то хорошего разбита действительностью? На остановке никого не было, трамвайные рельсы лежали холодные и пустые. Ветер гнал струйки снега по блестящим стальным желобкам. Очевидно, произошла какая-то авария и трамваи не ходили. Постояв минут пять, Павел пошел пешком. Улица была пустынная, мороз и вихрь разогнали прохожих. Павел шел, подгоняемый сзади холодными злыми порывами.

А если она всё-таки хороший человек? Ведь из корыстных соображений никто не стал бы тратить время на такого явно неимущего человека, как я! Либо она агент НКВД, либо порядочная женщина. Опять вспомнились полные затаенной грусти глаза. Острое чувство не то любви, не то жалости поднялось опять в душе. Неужели я уже успел полюбить ее — или это возраст, потребность найти, наконец, близкую женщину, лагерь, лишения? Нельзя, в самом деле, бесконечно себе во всём отказывать; скоро молодость сгинет бесследно, а ее и вспоминать будет нечем… Может быть, люди компромисса правы, может быть, в самом деле, надо брать от жизни то, что она дает сама…