Невидимая Россия

Павла вдруг охватил ужас перед мыслью, что вся жизнь была построена неправильно. Господи, помоги, укрепи, — начал он молиться, — умудри и направь…

Ветер всё не унимался, а холод становился всё резче. Вдруг впереди показалась женская фигура в синей шубке и белом берете — шла она, с трудом преодолевая ветер, жалкая и беспомощная…

— Ольга Васильевна!

Фигурка остановилась.

— Трамваи почему-то не ходят, а я окончила сверхурочную работу, задержалась и так замерзла, так замерзла… А вы у нас были?

— Да, почти что у вас, подошел к дому…

— И увидели, что в комнате нет света? Мама, наверно, куда-нибудь ненадолго вышла. Пойдемте! — головка в берете слегка наклонилась на бок и Ольга Васильевна сама взяла Павла под руку.

По наметанным на тротуары сугробам идти было трудно: ноги то скользили по льду, то путались в сухом скрипевшем снегу. Разговаривать было почти невозможно. Встречный ветер прижимал пальто к коленам.

— Знаете, у меня очень замерзли ноги — я не надела шерстяных гетр. Давайте зайдем на минуту в какое-нибудь парадное, — голос был испуганный.

В полутемном парадном казалось совсем темно, запыленная лампочка еле освещала грязные ступени лестницы, желтые плиты кафельного пола и серые трубы отопления.

— Они у меня онемели до колена.

— Разрешите, я вам помогу их растереть.

— Пожалуйста.

Павел прикоснулся к упругим икрам. Действительно, они были холодны, как лед.

— Ну как?

— Спасибо, теперь лучше. Как я испугалась!

Оттаявшие ресницы широко распахнулись, щеки разгорелись. Павел почувствовал, что опьянен близостью этой свежей, пахнущей морозом женщиной.

— А, может быть, это всё гораздо проще? — пронеслось в его голове. — Может быть, замерзшие ноги это только предлог… Он быстро наклонился и поцеловал ее прямо в холодные, полураскрытые губы. И без того раскрасневшиеся щеки запылали, в глазах появилось возмущение, затем она с усилием сдержала первый порыв и со слезами в голосе отчеканила:

— Я к вам относилась, как к очень хорошему чистому человеку… как к другу и товарищу. Я не ударила вас сейчас только потому, что Владимир говорил о вас столько хорошего. Тоже страдальцы за идею… — Она шагнула к двери и моментально очутилась на снегу и морозе.

Павел был озадачен, но не подавлен. — Молодец! — подумал он с радостью, хотя к радости примешивалась и досада.

— Простите меня, — сказал он, догоняя ее и беря под руку.

Она наклонила низко голову и старательно шла, преодолевая ветер. Так они молчали минут десять, пока не повернули в переулок.

Определенно хорошая женщина! — решил за это время Павел. — Это была не игра — настолько я бы никогда не ошибся.

— Вы, наверно, думаете, что если я могла выйти замуж за преуспевающего коммуниста, то я человек, с которым можно себе позволить всё, что угодно. Имейте в виду, что я всё время первого замужества работала и сама содержала маму — да, я ошиблась, мой муж оказался во всех отношениях непорядочным человеком; я не предъявляла к нему, выходя замуж, высоких требований, как к русскому гражданину… меня дома не воспитывали в духе высокой гражданственности, меня учили только тому, что я должна быть честной женщиной и сама зарабатывать на хлеб, — всё это она выпалила сразу, попрежнему с обидой в голосе.

— Не сердитесь, — ответил Павел. — Я всегда относился к вам с уважением и если позволил себе вольность, то только потому, что вы мне очень нравитесь.

Она взглянула на него сбоку и Павлу показалось, что что-то дрогнуло в серых глазах.

— Ну как, зайдете погреться? — спросила она уже другим, прежним тоном, когда они подошли к серому дому.

Вечер прошел быстро и незаметно. Мать Ольги Васильевны уже ждала дочь с чаем. Говорили о Москве, о прежней дореволюционной жизни в Замоскворечье, о детстве Павла и Оленьки, как мать называла Ольгу Васильевну. Убаюканный теплотой и домашним уютом, Павел засиделся. Все в доме уже спали, когда Ольга Васильевна вышла провожать его в переднюю.

— Ну как, больше не сердитесь? — спросил Павел, задерживая ее руку.

— Сердиться не сержусь, но мне очень жаль, очень жаль, что это вообще было, — голос дрогнул и пресекся.

Павел почувствовал, что что-то неудержимое поднимается в его груди. Голова закружилась и, не совсем понимая, что говорит, он прошептал:

— Не сердитесь, я серьезно… я люблю вас, люблю по-настоящему…

Она тихо высвободила свою руку из его руки, положила ему обе руки на плечи и пристально посмотрела в глаза.

— Вы это вполне серьезно? Не так, как тогда в парадном… В глазах ее вспыхнуло то же, что так клокотало в груди у Павла.

— Ольга Васильевна — Богом клянусь! Тогда…

Глава восемнадцатая ЧЕРЕЗ ДВА ГОДА

Прошло два года. За это время была провозглашена новая «самая демократическая в мире» конституция. Казалось, что режим смягчается, материальное положение в стране улучшилось. В то же время новые тучи сгущались на горизонте — надвигалась ежовщина.