Невидимая сторона. Стихи

хотят понять абстрактные полотна.

И снова в залах выставок —

скандал.

Нельзя понять абстрактные полотна.

Я шел

сквозь чащу

спорщиков кричащих

и еле их руками раздвигал.

Абстрактные полотна не понять

тому, кто срочно хочет понимать их,

ведь живописец — он не математик,

и живопись совсем не пятью пять!

Нельзя на жизнь глядеть

глазами мертвых!

Абстрактные картины —

это метлы,

сметающие

времени коросту

и окрики сердитые газет.

…Не принимать,

не отвергать,

а просто

глазеть, глазеть, глазеть…

Так видно море

за слезою зыбкой.

Так видит горе

детскую улыбку.

От немоты кривляясь на холстине

изломом красок,

красочностью линий,

грядущее отчаянно орет,

чтобы ему скорей открыли рот!

Откроют! И тогда прозрят разини!

…Чтоб не увидеть новых дней приход.

***

Теплый сумрак ранний, сентябрьские дни.

После работ, собраний — домашние огни.

Умывшись, пообедав,

сынишку усадить

в седле велосипеда,

сквозь сумрак покатить.

И жаркой папироской попыхивать слегка,

рукою править жесткой, придерживать сынка.

Бесшумно ехать, ехать,

но знать о том скорей

по сменам тьмы и смеха на отблеск фонарей.

И снова с перекрестка

в проулок повернуть.

Прохожим — папироска

на миг прочертит путь.

ВЕЧНОЕ УДИВЛЕНИЕ

Осень…

деревья

переворачиваются

вверх ногами

листья

уходят в землю,

ветки встают корнями,

чтоб сразу

на той стороне Земли

из почвы и почек

листья взошли!

Увяли на севере

шара земного,

чтоб тотчас на юге

вырасти снова!

На юге,

на юге,

южной округе —

весна…

он

Он будет спать, пока

будильник не разбудит,

зарядку сделает он,

правильно дыша,

а после бриться у окна

электробритвой будет.

И вдруг напомнит сам себе:

—  Жизнь хороша!

Он выйдет, кепку на висок

он нахлобучит,

поднимет воротник плаща.

Он глянет весело

на утренние тучи

и сядет в свой «Москвич»

и скажет:

—  Мать, прощай!

И затеряется зеленая машина

среди других, что мчат

по улицам, шурша.

Владелец — юный свежевыбритый мужчина

у светофора тормозит:

—  Жизнь хороша!

И отворяя учреждений двери

и лифтом быстро удаляясь вниз,

привычно проходя

к окошкам бухгалтерий,

он чуть не вслух

повторит свой девиз:

—  Жизнь хороша!

И впрямь — синеет вечер,

по телефону номер наберет

одной из тех девчонок узкоплечих,

что жадно запрокидывают рот.

Он выйдет от нее,

за руль устало сядет,

захлопнет дверь,

закурит не спеша.

И вдруг покажется,

что кто-то смотрит сзади!

…Нет никого.

Жизнь хороша.

Домой сквозь ночь!

В гараж машину вводит,

в карман кладет он

ключ от гаража.

Он в дом бредет и думает:

— А вроде

действительно жизнь хороша?

Он будет спать, пока

будильник не разбудит…

Проходят облака.

Идут ночные люди.

ТУРПОХОД

Не было ночи.

Вернее, была —

белая ночь…

Не было дома.

Вернее, плыла

лодочка по реке…

Весело было

жить во всю мочь —

весла и топорище

были каждому по руке.

Лично я

позабуду не скоро,

а забуду —

увижу во снах:

озера…

острова на озерах…

птицы на островах…

Палатка

над краешком водопада.

его

бессоннейший грохот…

И — сладко спят мои спутники рядом,

а мне и дежурить не плохо.

У нас было хлеба

на пятерых

и соли

на пятерых.

Но где ж они, четверо?

Кончен поход.

Давно я не видел их.

Конечно, у каждого много забот,

свои и радость и боль,

но грустно, что только на турпоход

ссыпают общую соль…

+ *

Проснулся.

Странною тоской

пронзен —

чистейшей болью.

…Рассвет над спящею Москвой

встает

зеленым полем.

А ты опять

уснешь с утра,

проспишь

всю дня громаду.

Твои рассветы —

вечера,

тебе лишь это надо.

Лишь эти подлые пиры,

без смысла,

без причин,

где жизнь—как правила игры

в женщин и мужчин.

Где гниль усмешек

все гнилей,

где рады

нездоровью…

Довольно!

Из судьбы моей

тебя я вырвал с кровью!

Пусть кровь зализываю ту —

свободно мне и грубо!

…Так ощущают пустоту

от выдранного зуба.

* * *

Зима от крепости поскрипывает,

дрова постреливают в печках…

В поселках белых и седых деревнях

Так трудно ветеранам умирать

в такую зиму.

* * *

— Вам пишут! —

отвечает почтальон.

Он правду говорит: нам пишут, пишут

со всех краев, всех четырех сторон,

нам пишут беспрестанно, словно дышат.

Таят надежду, веру и любовь

открытки, телеграммы и конверты.

И почтальоны их разносят вновь

по всем домам, всем адресам планеты.

Но как-то не везет их получать.

Мы все такие письма пишем сами.

И пишут нам со всех сторон опять.

…Так что ж, мы все ошиблись адресами?

ПРИХОД холодов

Дождь шумит

за окном во дворе.

Я смотрю

на зеленое дерево.

И зеленые струи

текут по стеклу.

Смотрю я на ржавые

мокрые крыши.

Красные струи

бегут по стеклу.

Взглянул я на серое

низкое небо.

Серые струи бегут…

С градусника,

что привинчен к раме,

словно за градусом градус,

падает

капля за каплей…

сон

А я не знал,

что это — сон.

Стою, чудак, и верю,

что вправду приговор прочтен

и смерть за этой дверью.

Мне больше ничего нельзя.

Я успеваю взглядом

окинуть зал…

Вокруг друзья.

Но в спину бьют прикладом!

И как во сне, и как в бреду,

дверь низкая — во тьму…

Я понимаю. Я иду.

Одно я не пойму:

как предали меня друзья,

которых так любил?

Мне больше ничего нельзя.

А я их так любил!

Иду, гляжу, еще любя…

Они молчат вокруг.

Дверь затворяется, скрипя.

И вдруг —

звон телефона.

За окном

на ветках утра свет.

…Ответь-ка, мама, — дома нет!

Хоть это все и было сном,

пусть позвонят потом.

ХРУЩЕВСКАЯ ОТТЕПЕЛЬ

—   Вы б все же улыбнулись, что ли, как будто с похорон пришел…

—   Но мне нехорошо. Я болен. Я болен. Мне нехорошо.