Невидимая жизнь

Пометавшись за сценой и послав проклятия неспешным любителям красивых люстр и фотографирования на фоне всего подряд, он наконец смог одеть контрабас, проворно потащил его вниз по мраморной лестнице, но все-таки задержался у зеркала – в тщетном порыве поправить непоправимое.

В толпе, вытекающей из театра, сияния не наблюдалось. Начало моросить, отчего ситуация стала еще неприятней. Мимо, словно издеваясь, прогремел неизменный синий трамвай.

Он завернул за угол как раз вовремя, чтобы увидеть, как в свет, льющийся на остановку из того самого трамвая, вступила, как на сцену, девушка с пушистыми золотыми волосами. Дождь мелкими каплями собрался на них, многократно усилив сияние. Она поднялась по ступеням, и весь этот свет захлопнувшимися дверьми вошел с ней. Сквозь запотевшее стекло задней площадки проявился ее золотой силуэт. И она, и весь этот свет подались вслед за скрежетом трамвая и стали медленно уплывать от его глаз, от его прерывистого дыхания, дрожащим перед ним мутным облачком, от контрабаса, вздохнувшего за спиной и умолкшего.

Утром коту не пришлось садиться человеку на лицо, человек лежал на диване в помятой одежде с раскрытой книжкой на груди и внимательно рассматривал трещины на потолке. Так что потребовалось всего лишь немного помяукать, чтобы он очнулся от своих непонятных грез и поплелся на кухню. Контрабас тоже не спал всю ночь, но по своим причинам. Все же хорошо быть котом, никакие душевные потрясения не могут повлиять на твой крепкий сон и здоровый аппетит.

И вновь из калитки вышел контрабас в темном пальто и, неловко ступая, пошел вниз по тропинке, и дальше вверх по холму сквозь стройные нежные ряды, к реке, через мост, притормозил на остановке, посмотрел на часы, оглянулся. Тут же из тумана вынырнул синий трамвай. Контрабас проворно забрался на заднюю площадку, с нетерпением огляделся, но внутри были только седая старушка в круглых очках с охапкой тюльпанов, подсматривающих из пластикового пакета, и всклокоченный дедуля в большом шерстяном жакете, громко кашляющий и читающий огромную газету. Человек с контрабасом так и простояли всю дорогу на задней площадке, контрабас смиренно, а человек – нервничая, смотря по сторонам и даже выглядывая из дверей на остановках.

Следующие дни продемонстрировали настоящие чудеса издевательства высших сил над людьми с тонкой душевной организацией. Пассажирами синего трамвая оказывались исключительно странные персонажи.

Крепко пахнущий бомж, выдавливающий взбитые сливки из баллончика прямо в свой довольный рот. Милый старичок с ладным и гладким, как его лысина, веслом. Нервно спящая девушка в грязных кедах, с большой вилкой на коленях, такой большой, что она казалась реквизитом из плохого фильма. Огромный бритый мужик с рыжей бородой и в килте с очень маленькой и очень трогательной розово-сиреневой дочкой. Упитанный молодой мужчина в желтом, увлеченно читающий толстую книгу черно-белых комиксов с утешительным названием "Из ада". Две громкие девушки и тихий парень, одетые по-праздничному, они, видимо, ехали на торжество, в честь которого парень всю дорогу усердно полировал ботинки собственной слюной.

И ни разу ни одного намека на золотое сияние. Хотя нет, один раз за заднюю площадку поборолся золотой человек – он работает в центре живой статуей, он никак не может сесть, он должен всю дорогу стоять, войдите в мое положение, я прошу Вас.

Но это не считается.

Так что все-таки ни одного.

И все ложи были бархатными и обыкновенными.

И каждый вечер теперь трамвай подъезжал к остановке, открывал двери, но человек, вовремя оказавшийся в желтом островке света, не поднимался ему навстречу. Двери закрывались, только глаза и кудри его на некоторое время оставались освещенными. Трамвай уезжал, и он шел по его следам в бар. И контрабас шел за ним.

Белое вино, наполнявшее пианиста, теперь только мешало, человеку не хотелось импровизировать, и дома он тоже перестал говорить о важном. Только много курил (какой штамп) и дурно спал (еще хуже), но вставал вовремя и торопливо спускался к реке.

В оркестровой яме было душно, шумно и нестерпимо скучно. Неплохая в общем-то музыка звучала, как заезженная и давно надоевшая пластинка, контрабас капризничал и требовал дополнительного внимания. Остальные контрабасы посмеивались в гриф и злорадствовали. В баре ужасно пахло сигаретным дымом, и люди все почему-то были неприятные, особенно женщины. Дома контрабас назойливо вздыхал из угла, а кот временами переходил границы дозволенного.

Как любое сильное желание, которое никак не исполнится, хотя давно уже должно было, оно вскоре начало есть человека изнутри и вызывать раздражение. Так что в итоге он дошел до точки и перестал торопиться. Он успокоился и вернулся в свой привычный ритм опозданий всегда и везде, разве что потеряв точность прицела и сузив свое и без того ограниченное поле зрения. Настолько сузив и ограничив, что в один из вечеров не сразу заметил сияние, исходившее из левой ложи. Честно говоря, контрабасу даже пришлось ему подсказать. Несколько раз.