Невидимая жизнь

Вилка – это, конечно, достойная причина. Но это было настолько неприятно и как-то неловко, что никому, кроме Нины, я сначала не могла об этом рассказать. Она была одним из немногих свидетелей этой странной истории. Да и до сих пор мало кто об этом знает.

Так что я молчала. Я даже иногда ходила на учебу, но от этого было мало толку. Большую часть времени я гуляла, хотя ненавижу это время года. Оно просто отвратительно. Серый снег, влажный холодный ветер, как будто испортившаяся зима. Как будто у нее кончился срок годности, а она не знает, как уйти. Иногда подсыпает свежего снега, чтобы прикрыть грязь, но это же смешно.

Потом кто-то из знакомых сказал: «Ты отменила свою жизнь». Да, я поставила ее на паузу. Жизнь в таком виде меня не устраивала.

Что это за жизнь, когда ходишь и все время вилкой все задеваешь? Каждое движение или поворот, каждый разговор, каждый поезд метро отзывается болью во всю грудную клетку. Если учесть ее размеры по сравнению с моим небольшим телом, то сила отдачи получалась нехилой. Еще с ней было очень неудобно спать. Неудобно, как ни повернись. Поэтому спать почти не получалось.

Иногда я открывала глаза из полудремы и видела, как он сидел у меня в ногах. Я закрывала глаза, открывала – он не сидел. Еще раз – снова сидит, смотрит на меня. Еще раз – снова пусто. Я открывала и закрывала глаза. Он то был, то не был. Только вилка качалась.

Как-то раз мы ехали вместе в трамвае, он сидел рядом, улыбался, я тоже улыбалась. Потом открыла глаза.

Есть такие люди, которые вынимают из тебя все силы простым разговором. Я для таких лакомый кусочек. Но тут из меня вынимать стало совершенно нечего. Все само вытекало через вилку, даже когда я была одна. Я пыталась написать что-то вроде страшного письма ему, чтобы он хотя бы приблизительно понял, что натворил, но сейчас это совсем невозможно читать, курицы бы и те посмеялись.

Помогало пианино, я это обнаружила случайно. Но обнаружила и стала его нещадно эксплуатировать. Когда я играла, вилка ложилась на верхнюю крышку и покачивалась в такт.

Бедная мама лезла на стену. Она работала дома, шила на заказ. Лезла не только она, но и ее клиенты, регулярно приходившие на примерки и любившие поболтать. Манекен и тот страдал больше от моей пробудившейся музыкальности, чем от их разговоров.

Хотя разговорами я его тоже мучила, иногда пробиралась в большую комнату ночью, рассказывала ему кое-что. Он молчал. У него же нет головы, поняла я наконец. Но он был такой красивый в полумраке, даже без головы. На него было приятно смотреть. И вилка немного отпускала. Ночью-то не поиграешь, все спят. Ну хоть так.

Лето выпало из памяти. Ничего не помню. Видимо, думала исключительно о вилке, и ничего вокруг не замечала. Помню только запах цветущей яблони из темноты двора. И как после грозы подняла с земли веточку сирени, на ней оказался цветок с восемью лепестками. Я загадала по-крупному – ничего не сбылось.

Потом мама почему-то сказала: «Вот скоро первый снег выпадет, и все будет хорошо». Обманула. Я от нее такого подвоха, конечно, не ожидала.

Тем не менее, вилка стала понемногу уменьшаться, хотя если принять во внимание ее изначальный размер, скорость и степень ее уменьшения были просто смехотворными. Но я хотя бы снова начала нормально общаться с людьми. Нина радовалась. Пианино тоже – иногда ему удавалось немного отдохнуть. Даже манекену выпадала возможность поспать, мне – редко, по ночам вилка все так же мешала, не сдавалась.

Когда папа пришел с работы, я смотрела в окно. На перекрестке фонарь неустанно менял свои цвета, окрашивая в красный-желтый-зеленый, и снова, и снова, своих застенчивых подруг. Они, эти нежные заиндевевшие березы и одна ель, уже начали уставать, но все еще кружились в нескончаемой цветомузыке. Иногда сделать другу приятное важнее, чем сдаться собственной усталости.

Папа почему-то не проходил в комнату, копошился в прихожей дольше обычного. Потом вошел, мама подняла голову от машинки, я обернулась. Он сказал: «Смотрите, кого я вам привел». И отступил в сторону, освободив проход, в который, хромая, вошла собака. Собака была небольшого размера, покрытая грязной волнистой шерстью, с заплывшим глазом, и очень жалкая. Она мне сразу приглянулась.

Я приказала родителям отдыхать. Завернула собаку в плед и понеслась. Собака меня боялась, поскуливала и дрожала, она думала, что я ее сейчас отнесу туда, откуда папа ее принес. Но я же не дура. Я же завернула ее в свой любимый плед, как она вообще могла такое обо мне подумать.

Ветеринар уже собирался домой, но увидев нас, не смог удержаться. Не каждый день приходят такие жалкие парочки. Он не зря остался. Когда мы уже уходили, в приемную ввалился странный всклокоченный тип с наглым рыжим котом, который назло ему съел что-то запретное. Урожайный вечер.