Невидимки за работой

— Мою первую книгу мне тоже швырнули обратно. А я, несчастный идиот, был уверен, что возвестил в ней человечеству великое откровение. В те времена я имел глупость громить все то, что мне претило, но объекты для нападок выбирал неудачно. Если хотите обличать или высмеивать, держитесь, так сказать, узаконенных тем: мещанство, новое искусство, психология, простые люди, наука, социализм, рационализм, распространение просвещения.

Тревельян посмотрел на часы.

— Ого, первый час. Надо идти.

Он достал из кармана книжку.

— Пришел я, собственно, затем, чтобы дать вам почитать вот это. Новая вещь Роланда Рида. Не читали?

— Нет, только прочел где-то, что она вышла. Большое вам спасибо. Этот Старый Мастер может научить человека, как начать и довести до конца роман!

Когда Тревельян ушел, Халлес с наслаждением улегся в постель и, взяв книгу, которая называлась «Пока они не обретут покой», начал читать.

«Отец Амброзио ковылял по комнате, лихорадочно стараясь припомнить, куда он дел ту бутылку джина, которую хранил про черный день. Споткнувшись о неубранную постель, он ногой оттолкнул к стене ночной горшок. Его сегодня не вылили — но теперь это произошло само собой. Вот и наступил тот «черный день», которого он боялся. Внизу в «pocilga» [11] колокол на ратуше звонил, звонил неустанно. Все, наверно, уже высыпали на улицу, и вяло приветствуют жалкую процессию новобранцев, а они плетутся с замызганным знаменем, с которого президент Мучача сурово взирает единственным оком на своих подданных.

Отец Амброзио чувствовал себя одиноким. Он был единственный поборник старой веры, которого терпели при новом режиме. Миазмы скрытой вражды и коварства окружали его, душили. Правительство играло с ним в кошки-мышки.

От гнилых зубов у него был противный вкус во рту. Он сплюнул и, утомленно привалившись спиной к стене, снова задумался. Привычным жестом схватил крест, болтавшийся на цепочке среди складок его сутаны, и, сунув его за пазуху, почесался».

Халлес опустил книгу на одеяло.

«Вот так надо писать», — сказал он себе. Несмотря на усталость, он знал, что не уснет, пока не дочитает эту книгу. Быть может, дело тут не в одной только блестящей технике, а в чем-то другом, поглубже. Как чудесно, должно быть, черпать в вере твердость и душевный покой.

VII

После того, как Халлес закончил для Спритлторпа очерк «Забытые уголки нашей прекрасной Англии», ему поручили обработать ряд рукописей из «посылочного отдела» для других писателей.

— Ну, а теперь, — сказал Уэлтон, приняв и одобрив последнюю из них, — теперь я попрошу вас и Чарлтона съездить завтра в Лондон и переговорить с одним человеком из Радиоцентра насчет серии бесед по радио, которые нам заказали. Вы когда-нибудь писали для микрофона?

— Пробовал несколько раз, но приняли у меня только одну вещь. Очерк об Александре.

— Это какой Александр? Министр, фельдмаршал, философ? Или тот, о котором упоминают всякий раз, как речь заходить о Геркулесе?

— Об Александре Македонском. Это вошло в передачу для школьников.

— А, по Би-би-си. А мы имеем дело только с НБР. С Би-би-си никак не могли поладить. Наша халтура, видите ли, несовместима с их строгой щепетильностью. С тех пор как появилась на сцене НБР, все предприимчивые люди перекочевали туда. Здесь отрешились от глупых предрассудков: от рукописей не требуется высокого качества, а от людей — каких-либо заслуг. Работу здесь дают по такому же принципу, как орден Подвязки.

— Понятно. А что именно нам заказано?

— Серия «высокоинтеллигентных» докладов на тему «Защита культуры». В качестве их автора будет выступать Уоллес Пилгарлик.

— Пилгарлик! Это с его-то голосом!

— Ужасный голос, правда? Настоящая фисгармония — и при этом манера растягивать слова, и этот оксфордский выговор, которым он старается замаскировать свой ноттингемский акцент. Имейте в виду, он не дурак. Он мерзавец. Вам не приходилось читать первые его работы? Одна о поэзии восемнадцатого века, другая о готическом романе. Это книги первоклассные! Он знает свое дело. Написал он эти книги в те годы, когда еще преподавал в университете. Потом он стал критиком. И сейчас пишет рецензии и обзоры в трех-четырех газетах. Кроме того, он редактирует «Квинтэссенцию», он — директор издательства Уайтло и Крэбб и представитель какого-то американского издательства. И постоянно выступает по радио. Он так занят, что даже не пытается прочитывать книги, которые рецензирует. Обратите внимание на его воскресные обзоры по радио. Вот, допустим, вышла новая книга о Джонсоне, или Смолетте, или Теннисоне, и Пилгарлик желает дать о ней отзыв — заметьте, он любит высказываться только о классиках. Читать эту книгу он не станет, а пороется в своих папках — и повторит то, что говорил о других книгах на эту тему в те времена, когда он еще читал их. Затем вставит трехдюймовую цитату из Джонсона, или Смоллета, или Теннисона, сдобрит все это саркастическим выпадом против национализации или психоанализа, отметит, что новая книга хорошо издана или что в ней нет указателя имен, — и обзор готов.

— А сейчас он собирается защищать культуру?