Невидимки за работой

— Леди и джентльмены, все мы ошеломлены неожиданным сообщением об этом новом акте великодушной щедрости. Я готовил речь во славу американской литературы, но бывают минуты такие волнующие, когда только самый красноречивый оратор способен найти слова для выражения своих чувств. Я к таким ораторам не принадлежу. Но не могу все же отказать себе в удовольствии выступить здесь и осуществить свое намерение. Поэтому прошу вас снова наполнить бокалы!

Это была удачная мысль, и то, что Уэлтон тут же сделал знак скипсам наполнить все стаканы, несколько восстановило атмосферу веселья и благодушия.

— Я хотел говорить подробно о тех переворотах, которые произвела Америка в области литературного стиля. Об остром, «пулеметном» слоге ее беллетристики, столь созвучном нашему веку механизации, — стиле, предугаданном на заре современной науки Фрэнсисом Бэйконом. И затем — о том основательном методе, по которому пишутся в Америке ученые труды, благодаря чему они уподобляются дословному переводу с немецкого. Но, чтобы не утомлять вас, я без всяких проволочек предложу тост: «За американскую литературу и за ее представительницу, мисс Марджорем Каспидор!

Выпили со смаком. Мисс Каспидор встала, чтобы ответить на тост. Она не совсем твердо держалась на ногах.

— Леди и джентльмены, мне, конечно, очень приятно, что мое имя здесь упоминалось в связи с таким тостом. Перед самым отъездом в Европу я выступала в Уэстчестере, в женской Лиге культуры. Я рассказала нашим женщинам о целях комитета, о том, что я лично собираюсь делать в Европе. Они проявили ко всему этому горячий интерес. Председательница Лиги, супруга мистера Джошуа Бакуита Третьего, дала мне наказ: «Скажите им там, в Европе, что Уэстчестер желает возрождения европейской литературы». Я очень рада, что могу передать вам эти слова, которые вас, несомненно, воодушевят. Благодарю вас, леди и джентльмены!

И в полном изнеможении мисс Каспидор села на место.

Внизу, в зале, вскочил Мертон и предложил выпить за отсутствующего лорда Клигнанкорта — тост, требовавший, чтобы вновь были наполнены стаканы. Их осушили до дна.

Потом Софи Трегаллик, к общему удивлению, предложила выпить за здоровье Гарстенга, а вслед за ней выступил Фикенвирт с панегириком английской литературе, который грозил затянуться. К счастью, оратор был уже сильно на взводе и смог произнести лишь несколько бессвязных фраз. Прослезившись от умиления, он обвел всех прищуренными глазами, потом встряхнулся и, сдерживая волнение, прокричал «гип-гип-урра!», после чего тяжело шлепнулся на стул, как проткнутый мешок с песком. Тост был какой-то неопределенный, но его приняли с не меньшим жаром, чем предыдущие. Настроение в зале заметно повысилось.

Кэдби провозгласил тост за Лили Марлен, Элистер — за архиепископа Кентерберийского. Чарлтон — за литературное приложение к «Таймс». Казалось, взрывам энтузиазма не будет конца. Гарстенг был близок к отчаянию, но не решался пресечь эту торжественную демонстрацию дружбы, которая, видимо, очень пришлась по душе американским гостям.

Наконец, увидев, что Порп пытается высморкаться в манишку, он решился и уже привстал было со стула, но бдительный Уэлтон опередил его.

— Ну, господа, не будем задерживать больше наших гостей. Мистеру Купферстечеру и мистеру Гарстенгу нужно еще о многом потолковать между собой. Но раньше, чем они нас покинут, давайте пропоем наш гимн Клигнанкорт-холла.

В зале все опять стали изучать листки, которые нашли под своими тарелками.

— С вашего позволения, — продолжал Уэлтон. — Я буду запевать, а вы подхватывайте припев.

Предложение было разумное, ибо одному только У Элтону текст песни был заранее известен. Во весь свой могучий голос он затянул этот «гимн» на мотив, тут же им сочиненный и свидетельствовавший, что автор его не очень-то музыкален. Остальные, выполняя его указание, только выкрикивали хором припев:

«Слава тебе, творчества приют», —

Так писатели поют, поют, поют!

Славим тебя, благородный лорд,

Наш патрон Клигнанкорт, Клигнанкорт!

Мы строчим и строчим целый день напролет,

А под вечер бежим отдыхать от работ.

И кричим: «Ура, ура, ура!

Писательская братия весело живет.

Ура, ура, урра!»

Когда мощный хор потряс стены, Купферстечер наклонился к уху Гарстенга и сказал с чувством: