Невидимки за работой

— А ведь она имеет большой сбыт у вас в Англии! Наш рынок во время войны расширился и с тех пор все продолжает расширяться. Я не в восторге от вашего лейбористского правительства, но надо отдать ему справедливость — оно ассигновало солидную сумму в долларах на импорт наших товаров — это одно из условий американской помощи. Наши люди в Вашингтоне нажали на правительство, и в программе экспорта нам отведено значительное место. Цель наша — чтобы под воздействием литературы, которую мы выпускаем, люди за границей перестали слушать коммунистов. Вы, несомненно, видели в Лондоне некоторые наши журналы: «Все или ничего», «Проказы любви», «Духовное возрождение». Они весьма популярны и выставлены во всех витринах на Пикадилли, на Лестер-сквере и Прэд-стрит. Мы подняли до небывалого уровня оформление нашей периодики в надежде на то, что вкусы у публики во всех странах одинаковы. Хорошая картинка, совершенно, так же, как и музыка, говорит на языке, понятном всем нациям. Мы считаем, что американская красавица, портреты которой вы увидите во всех наших изданиях, стала жрицей-весталкой международной демократии. Я позволю себе формулировать нашу идею, перефразируя слова Евклида: «Люди, которые любят одно и то же, любят друг друга». Мы добьемся того, чтобы американская красавица проникла за железный занавес, как она проникла в Западную Европу, в Японию, в Грецию и Корею, — это была первая ступень обучения американскому образу жизни.

В столовой становилось все веселее. Меню, придуманное миссис Роуз, требовало приятного разнообразия вин, и Уэлтон выбрал их вместе с нею. Все обедающие оценили их по достоинству и наслаждались ими вволю. Некоторые — сознавали они это или нет — никогда еще не пробовали таких вин, и уж, конечно, никто не имел возможности пить их в таком количестве, как сейчас. За длинными, сверкающими сервировкой столами то и дело раздавались взрывы беззаботного смеха. Купферстечер с каждой минутой становился все благодушнее и одобрительно взирал на эту картину общего веселья. А Марджорем Каспидор воображала себя королевой Елизаветой, и в голове ее бродил смутный вопрос: «Что же делала в таких случаях королева Елизавета?» Беседа с Гарстенгом, нервничавшим все заметнее, уже начинала ей надоедать, а попытка затеять разговор с Порпом, ее соседом слева, не увенчалась успехом. Порп захмелел раньше всех и мрачно смотрел в свою тарелку. На другом конце почетного стола Тредголд являл собой столь же унылое зрелище. Он сидел неестественно прямо и неподвижно и, как всегда серьезный, едва притрагивался к рюмке, желая, вероятно, таким поведением подать пример другим и умерить слишком бурный разгул веселья в зале. Зато Уэлтон сиял и был необыкновенно общителен.

Купферстечера сильно занимал один вопрос. За столами внизу все то и дело брали в руки какие-то листочки и внимательно изучали их. Если это меню, то почему у них есть меню, а здесь, за почетным столом, его нет? Это казалось странным!

Когда обед достиг победного конца, Гарстенг поднялся и, провозгласив тосты за английскую королеву и за президента Соединенных Штатов, начал речь.

— Леди и джентльмены, сегодня — великий день в истории Клигнанкорт-холла. Этот дом был свидетелем многих славных дней, но — говорю это с полным убеждением — ни один из них не может сравниться с нынешним. Нам выпала честь приветствовать здесь мистера Уобеша Купферстечера, председателя Американского комитета упорядочения европейской литературы. Среди своих многотрудных дел и обязанностей, которые заставляют его объезжать страны Западной Европы, он нашел время посетить нашу маленькую писательскую колонию. Мистер Купферстечер занят литературной деятельностью большого масштаба. Он — крупный администратор, далекий от мелочной повседневной работы, которой заняты мы. Но ему, пожалуй, небезынтересно познакомиться с нами, скромными тружениками, производящими товар, которым он торгует. Во всяком случае, для нас посещение человека из высших сфер является огромным поощрением. Леди и джентльмены, выпьем за здоровье мистера Уобеша Купферстечера!

Бокалы были выпиты до дна, и все вслед за Уэлтоном спели «Пьем за его здоровье, потому что он молодчина!»

Купферстечер встал с видом человека, которому мешает говорить сильное волнение, но мужественно превозмог его и начал ответную речь: