Невидимое видим, неслышимое слышим

Неожиданно занятия были прерваны. Все снова уселись в машины и двинулись назад в «больницу». Человек снова сидел рядом с Шадриным и изредка внимательно наблюдал за ним. Опять машина прыгала на кочках, и приходилось держаться за борт, чтобы не слететь с сиденья. Когда мучения закончились и машина въехала во двор, Шадрину приказали выйти и следовать в свою палату. Его никто не повел, не велел идти за ним, а просто приказали идти к себе. «Значит, я должен помнить дорогу», – догадался Шадрин. Он шел тем же путем, каким его и выводили наружу. Возвращаться пограничнику не хотелось, но он решил, что это нужно скрывать.

Опять последовал тщательный медосмотр. Во время этой процедуры в комнату вошел еще один человек, которого Шадрин раньше здесь не видел. Этот человек не был европейцем. Когда осмотр закончился и Шадрин оделся, незнакомец подсел к нему.

– Ты помнишь, как тебя зовут? – спросил он на русском языке, но с сильным акцентом.

– Нет, – односложно ответил Шадрин так же по-русски, не успев понять, должен он отвечать по-русски или по-английски.

– Кто ты по национальности?

– Не знаю, – ответил Шадрин и поправился, стараясь отвечать как можно правильнее, как и все, что от него здесь требовали, – не помню. Я знаю русский язык, думаю, что он мой родной. Наверное, я русский.

– Ты знаешь, где ты находишься?

– В больнице.

– А в какой стране?

– Не знаю.

– Вспомни и расскажи, как ты попал сюда? – продолжал требовать незнакомец.

– Не помню, – после небольшой паузы от ветил Шадрин, – помню, что было холодно.

– Что-нибудь ты помнишь из своей прошлой жизни? Расскажи, что помнишь.

– Спортивную секцию, школу, помню море.

– Еще!

– Друга помню, Николая Крыгу. Помню бой, и как я его спасал.

– Где был этот бой? – нахмурившись, спросил незнакомец.

– Не помню, – отрицательно покачал головой Шадрин, – мы называли это «афган», но что это такое, я не помню.

От этих расспросов у Шадрина разболелась голова. Он стал чувствовать себя слабым и беспомощным. Ему хотелось вскочить и убежать. Шадрин ерзал на стуле, хмурился и морщился.

– Достаточно, – прозвучал сзади голос высокого мужчины-врача, который возил Шадрина и который был здесь, как он понял, главным. – Реакция проявилась. Две взаимоисключающие команды. Запрет вспоминать и требование вспоминать. Надо еще поработать над этим. Если его задержат, то первый же допрос закончится эпилептическим припадком. Он должен просто не отвечать на вопросы и не вспоминать.

– Это невозможно, – послышался хорошо знакомый голос женщины, – по крайней мере, я не представляю, как этого можно добиться. Это работа психиатра, либо надо как-то изменить кодировки.

– А я вижу, вам стало интересно заниматься этим, – с насмешкой сказал мужчина. – Ничего, преодолеем и это.

– Слишком большая нагрузка, доктор Хальмейер, – сказала женщина, – он еще слишком слаб для этого.

– Вот и займитесь его восстановлением. Отправьте его в палату.

Женщина подошла к Шадрину, посмотрела ему в глаза и велела идти за ней. Шадрин послушно двинулся к выходу. Он ничего не понял из сказанного в этой комнате, но чувство опасности все нарастало и нарастало. Более того, в Шадрине появилась какая-то раздвоенность. Он ощущал себя как бы двумя разными людьми в одном теле, хуже того – в одном сознании. Причем большей частью он ощущал себя не человеком, в котором говорит внутренний голос, а как бы самим внутренним голосом, который наблюдает за человеком, может нашептывать ему что-то, но руководить им не может.

В палате женщина велела Шадрину сесть на кровать. Сама она вошла следом и некоторое время не закрывала плотно дверь, как будто прислушиваясь к чему-то в коридоре. Закрыв дверь, она пододвинула стул и села напротив Шадрина.

– Что же мне с тобой делать, приятель, – задумчиво проговорила она, вглядываясь Шадрину в лицо, – стоит мне на тебя рассчитывать или не стоит?

Шадрин молча смотрел на врача. Он испытывал к ней доверие, помня сегодняшний сон. Она не казалась ему опасной, не казалась врагом.

– Слушай меня, – медленным и твердым голосом сказала женщина, глядя Шадрину в глаза, – ты веришь мне, веришь больше, чем другим людям. Со мной ты можешь говорить откровенно, ничего не опасаясь. Я твой единственный друг. Никто не должен знать о том, о чем мы с тобой разговариваем. Ты никому не расскажешь об этом?

– Нет, не расскажу, – ответил Шадрин, чувствуя опять неприятное ощущение какой-то зависимости, несвободы.

– Когда я попрошу тебя вспоминать, ты будешь вспоминать. Запрет на воспоминания – только для других людей. Со мной этот запрет снимается, запомни это.

Шадрин поморщился, какая-то внутренняя борьба снова начала подниматься в нем неудержимой волной. Он попытался побороть это мучительное чувство. Сжав кулаки, Шадрин стал глубоко дышать. Напряжение тела стало постепенно снимать внутреннее эмоциональное напряжение. Стало немного легче.