Невидимые голоса

Меня будто подбросило на месте, всю передернуло, хотя я точно знала, что не пошевелилась. Только глаза забегали по салону. Это чувство всегда приходило очень резко – начинали потеть подмышки, сердце скакало то в животе, то в горле, перехватывало дыхание. А водитель все говорил и говорил – не затыкался, не отцеплялся.

– Сколько жить в этом мире можно? Сколько? Когда нас наконец китайцы захватят и всех нахер переубивают. А так и надо, так и надо. А бабам только бабки и нужны. Всяких пидорков выбираете, бабло одно вас интересует. Всех вас надо изнасиловать. Всех переубивать.

Телефон мелко трясло у меня в ладонях, и экран по-дурацки мигал в темноте. Я чувствовала, что задыхаюсь – так нелепо, разеваю рот как рыба, но не могу вдохнуть. Воздух раздувал изнутри щеки, но застревал где-то в горле, и я давилась. Кнопка разблокировки замка изнутри – обычно она (такая красненькая) прямо на ручке, бывает, что пимпочкой торчит чуть повыше. Я пялилась на дверь и не видела ее. Не было ни кнопки, ни пимпочки. Мне хотелось открыть дверь и вывалиться – в снег, на обочину, под колеса, куда-нибудь, но не было. Ничего там не было.

– У меня уже десять лет секса не было.

Эта фраза, брошенная словно ненароком, вдогонку, вдарила мне по затылку.

– Остановите здесь. – Я изо всех сил старалась, чтобы голос не дрожал, не сипел, чтобы звучал ровно и уверенно. Так и было, не хватало лишь громкости.

– Мы же еще не доехали.

– Я выйду здесь. Нужно в магазин.

– Если пожалуетесь, я знаю, где вы живете.

Машина медленно остановилась, щелкнули блокираторы. Я сгребла сумку, телефон с включенным судоку, не с первого раза уцепилась за ручку и выскочила наружу. Я бежала к светящейся вывеске «Перекрестка», прям как тогда – изо всех сил. Как и тогда, я думала о том, чтобы удалось, ну пожалуйста, чтобы все-таки получилось. К счастью, я и зимой ходила в кроссах, поэтому других мыслей в голове не было. За дверью магазина, в тепле (не вонючем, безопасном), прижалась к стене и разревелась. Рыдала как следует – навзрыд, снова потонув в той ночи.

– Почему ты просто не можешь взять и успокоить меня?

Паша разгонялся постепенно. Сначала его голос звучал ровно и примиряюще, но с каждым новым предложением он набирал обороты, становился надрывным, будто лающим. Лет в тринадцать меня повалил на землю доберман, которого кто-то притащил без поводка и намордника к маме на работу. Пес лаял мне в лицо, а я подавилась таблеткой от кашля и испугалась, что умру вот так глупо. Задохнуться, когда на тебя накинулась собака. Даже звучит по-дурацки.

Я обняла его и неловко похлопала по плечу. Паша плакал, когда ему что-то не нравилось. Его лицо сжималось в грустную картофелину, и он пыжился, пыжился, всхлипывая. Пьяный Паша больше завывал, и я видела, как из носа лезут сопливые пузыри, лопаются и путаются в бороде. Но «мы» пили редко, хотя раньше мне нравилось сидеть с пивом и фо-бо на фуд-корте, и я ездила на Китай каждую пятницу. Паша не любил азиатскую кухню и пиво, и вообще в центре в это (любое) время одни пробки. Вот и сегодня мы тащились по Старой Басманной из моего универа. У Паши тоже была куча пар, еще ученики и болтающаяся между электричками мама, и он мало спал, но все равно вклинивался в мои суматошные будни безапелляционным:

– Я тебя заберу.

Те несколько месяцев, что мы встречались, положенный конфетно-букетный период мы проводили в обсуждениях, что я делаю не так и как тяжело со мной управляться. Мне было неудобно и стыдно, до тяжести в животе и приступов тахикардии, когда пульсирует одновременно в ушах, груди и горле, и я совсем не возражала. Начало отношений, а я уже все испортила.

– Ты думаешь как одиночка. Мы пара, ты должна думать о нас, а не о себе.

Я слабо дернулась и отвернулась к окну, чтобы он не заметил, что я почти плачу. Плакать при нем мне тоже было неудобно, потому что он начал первый, а я не заслужила. Светофор опять переключился на красный, а мы и метра не проехали. Обида все еще иногда во мне брыкалась, ведь я совсем не думала и не делала того, о чем он говорил, но Паша размахивал руками и бил по рулю, и через несколько минут я согласилась: и думала, и делала.

Паша все выплевывал слова в лобовое стекло машины. Платье под мышками снова подмокло, ладони прилипли друг к другу, я медленно водила глазами по салону. Он злился, потому что опять приехал за мной, а я вышла с пар без настроения, прибитая к земле сессией и дедлайнами. Я обожала учиться, зарываться в книжки и работы, а потом медленно погибать, когда сил уже не хватало, но то всегда были приятные страдания, умиротворяющие.

– Почему ты так делаешь?

– Не знаю.

– Затрахало твое «не знаю».

Он щелкал меня по носу этими словами. У моего дедушки был красивущий охотничий пес, с красной гладкой шерстью и умными глазами. Но даже этот пес, безупречный в своей воспитанности и природной неспешности, умудрялся не вовремя гавкнуть или залезть ушами в миску с кашей. Тогда дедушка качал головой и проходился двумя пальцами по собачьему носу.

– Ыть, Барон, стервец.

Я из раза в раз тыкалась ушами в миску с кашей.