Невидимые голоса

А вот и они. Те самые туфли – черные, лакированные, с чуть зауженным носиком и золотыми буквами LV. Остановились в паре сантиметров от моих и нетерпеливо постукивают острыми каблуками. Будто отсчитывают секунды до конца света – так-так-так.

– Или ты типа святым духом питаешься?

Такие есть только у Вики Макаровой, потому что у Вики есть вообще всё.

– Ау, Байбодзинская?

В голове вдруг становится жарко и душно, а под мышками – мокро. Мне бы только минутку подумать.

– Ау!

Я выпрямляюсь, тараща глаза.

– А ты реально там ешь? Фу, буэ! Я всё из дома ношу. Так хоть можно не думать, какую фигню они в суп накрошили.

– Вот как? – Идеальные брови ползут в удивлении вверх. – И где же тогда твой обед? Или он у тебя воображаемый?

Я почему-то громко смеюсь.

– Ха-ха-ха, в раздевалке забыла.

А Вика улыбается победно и радостно.

– Ну тогда неси. А мы посмотрим.

В кармане у меня ровно девять рублей и пятьдесят копеек.

Я везде посмотрела, даже где дырка. Думала, может, пара монет под подкладку упала. Но нет. Девять пятьдесят… Не хватит даже на булку в столовой. Не хватит вообще ни на что.

Да пошли вы все к черту!

Я прижимаю к глазам кулаки и несусь по ступенькам. Просто уйду. Просто уйду из тупой этой школы и не вернусь никогда! Никогда, никогда, никогда, нико…

– Ай!

Я вдруг врезаюсь в кого-то с разбега. Вскрикнув, лечу прямо на пол и грохаюсь на оба локтя. Прямо туда, где какие-то нервы. И больно становится так, что перед глазами вспыхивают круги.

– Ну вот куда ты несешься? – причитает знакомый голос. – А если бы не я, а директор?

Чуть отдышавшись, я поднимаюсь на четвереньки. Рядом стоит на коленях Наталья Сергеевна и собирает…

– Ты не ушиблась?

…деньги. Она собирает деньги. Бумажки разлетелись по лестнице, словно праздничные конфетти. Билеты на Хогвартс-экспресс и фабрику Вилли Вонки.

Колесики в моей голове со скрипом начинают вертеться.

Сначала неохотно, словно что-то внутри им мешает. А затем все быстрее, быстрее, быстрее.

– Нет, – говорю я и облизываю губы. Язык сухой и шершавый, как будто даже не мой. – Я не ушиблась. Простите. Давайте я вам помогу.

Я наклоняюсь и собираю купюры. На ощупь они теплые, доверчивые, гладкие…

– Смотри по сторонам в другой раз, Байбодзинская! Уф, все, спасибо.

Наталья Сергеевна берет из моих рук мятые купюры. Прячет их в свою синюю косметичку и, покряхтывая, уходит наконец в столовую. А я остаюсь одна.

Я и пятьсот рублей в кармане моего пиджака.

Вика даже вскрикивает от неожиданности, когда я бухаю на ее парту пакет. Я запыхалась и вдобавок порвала колготки, но это не важно. Важно только Викино лицо, покрасневшее от досады. Она небрежно цепляет пальчиком край пакета и заглядывает внутрь.

– Будешь так много есть, станешь жирной. Как Павлова!

Девочки в классе тут же поворачиваются к Павловой. Оксана густо краснеет, а я сдергиваю пакет с парты и сажусь на свое место. Сижу прямо, когда начинается урок. Сижу прямо, когда он заканчивается, и, даже когда расстроенная Наталья Сергеевна приходит за нами, чтобы проводить в столовую, я продолжаю сидеть прямо.

– Дети, никто не находил пятьсот рублей? За обеды не хватает и…

Она беспомощно замолкает. Вика закатывает глаза (еще бы, пятьсот рублей для нее не деньги), а я делаю лицо озабоченным и оглядываюсь по сторонам. Даже стул со скрипом отодвигаю. Даже Павлову спрашиваю:

– Ты не находила?

Взгляд Натальи Сергеевны блуждает по классу. Вроде бесцельно, рассеянно, но я-то знаю, кого она ищет.

– Марина, а ты не…

Наталья Сергеевна смотрит наконец в мою сторону – робко и нерешительно. Я пожимаю плечами и немного приподнимаю брови. Вроде как говорю: «Да-да? Что такое? Тут рядом нет, но, может, кто взял?»

– Ох, – говорит Наталья Сергеевна. Крошечный росток подозрения в ее взгляде, едва проклюнувшись, стыдливо прячется обратно. – Наверное, потеряла.

– Я тоже вечно все теряю, – деревянными губами говорю я. – Может, еще найдется.

Одноклассники нестройной гурьбой тянутся к дверям, а за ними выходит и Наталья Сергеевна. Она напоминает сдутый шарик, который упрямые дети продолжают волочить за собой по коридору: поникшая, унылая, вся какая-то мятая…

В точности как моя мать.

Быть бедным не стыдно, и это чистая правда.

Я разворачиваю «Сникерс» и откусываю разом половину. Шоколадка подтаявшая и пахнет прогорклым арахисом.

Но разве правда бывает чистой? И разве бедность – это типа медаль, чтоб носить ее с гордостью?

Обертка летит на пол. Я снимаю крышку с йогурта.

Кому нужны эти принципы? Мне? Мне не надо! И разве это неправильно – хотеть быть как Вика, а не как моя мать? Разве выбор не очевиден?

Я запихиваю в рот сразу горсть M&M’s. Конфеты падают на парту, прыгают по учебникам, катятся по полу.

Что в этом плохого? Я разрываю пакетик чипсов.

Что в этом плохого? Во рту появляется привкус отрыжки.

Что в этом плохого? Печенье, еще одно, и еще…

Что, черт побери, плохого!!!

– Фу, гадость! – верещит громко Вика.

Я стою на коленях возле мусорной корзины. Меня рвет шоколадом, чипсами, враньем, гневом, мечтами, йогуртом, чувством вины… Меня рвет.