Невидимые узы [Литрес]

Так что же было не так с Патрисом Лекуэном, который угрожал ей пистолетом, пусть и ненастоящим? Дело было не в попытке сбить цену, такое случалось часто. Сначала женщину насторожил его неподвижный взгляд, какой бывает у сумасшедших. Странно вкрадчивый тонкий голос тоже произвел неприятное впечатление, но она все-таки подошла ближе. Мужчина смотрел на нее не как на женщину (к такому она привыкла), но и не как на шлюху – скорее как на объект мести. Его взгляд пугал. Он повысил голос, пообещав заплатить. Она захотела увидеть деньги и снова подошла ближе, незаметно положив руку на сумку. Тут-то он и схватил ее и затащил в машину со звериной жестокостью. На нее обрушился поток брани и побои, она защищалась, одновременно пытаясь достать газовый баллончик. Они стукнулись лбами, и Сонья почувствовала нечистое хриплое дыхание. Он заявил, что отныне она будет делать то, что он ей скажет, если хочет остаться в живых. Она увидела, что он достал из бардачка пистолет, и сумела нажать на клапан газового баллончика, но никак не могла направить струю в нужном направлении. Потом он ударил ее рукоятью по голове, Сонья заверещала и согнулась пополам, задыхаясь и отплевываясь. Она закрыла глаза в ожидании смерти, но обидчик решил отвезти ее в другое место и уже там удовлетворить все свои желания и фантазии. Продолжение полицейским было известно.

Им пришлось долго уговаривать Сонью пройти осмотр у врача. Она не хотела, но это было необходимо. Она была жертвой: пришлось составить подробное описание кровоточащей раны на затылке. Сонья хохотнула, когда Делестран пообещал ей больничный. Какая ей от него польза? Даже если врач сочтет ее временно нетрудоспособной, доза нужна каждый день. Придется как можно скорее вернуться на панель, туда, где на нее напали.

Не советуясь с группой, Делестран вынул из премиального конверта (их иногда поощряли за успешные раскрытия) купюру в пятьдесят евро и отдал деньги Сонье перед тем, как она села в машину, чтобы ехать в судебно-медицинское подразделение. Этим он хотел сказать: «Тебе не придется сразу возвращаться на улицу…» Как и ожидал майор, она стала отказываться, но он настоял.

– Деньги не мои, – просто сказал он. – Выпьем на аперитив меньше во время следующего общего обеда, только и всего.

Кроме участников группы, никто об этом не узнает, и все устроится к лучшему.

…В течение первых суток задержания Патрис Лекуэн сопротивлялся. Выставлял себя жертвой полицейского произвола. Что бы ни случилось, говорил он, прошлое всегда достанет его, сделав козлом отпущения. На этот раз он ничего не совершил. Привычные к подобной игре люди Делестрана позволяли ему выговориться. Они знали – пока Лекуэн не вывалит на них все обвинения, он не ответит ни на один вопрос. Патрис нудно исполнял программу жалоб и причитаний: общество всегда будет считать его ответственным за прошлое; даже соседи в родном Эссоне не рады, что он вышел на свободу, марают дверь дерьмом, пишут гадости на почтовом ящике, регулярно прокалывают шины и отламывают зеркала… Но хуже всего ненавидящие взгляды, заставляющие его прятать глаза и ходить по стеночке. А ведь он заплатил – провел семь лет в камере размером девять квадратных метров. Все заключенные знали, что он «извращенец», и во время прогулок по тюремному двору его ни на секунду не покидал животный страх. Сокамерники готовы были в любой момент содрать с него кожу живьем. Непристойные или угрожающие жесты адресовались ему то с похотливой улыбкой, то с холодностью безумцев, способных на самое худшее. Он вышел, но ничего не изменилось…

Полицейские, стиснув зубы, слушали этот жалобный монолог, перемежающийся вздохами, стонами и приглушенными рыданиями, хотя все это не имело никакого отношения к расследованию. Патрис Лекуэн, судя по всему, не лукавил, но, чтобы подвести его к тому, что их действительно интересовало, пришлось позволить этой гниде вернуться очень далеко, в детство, поведать о жестокости отчима и перечислить подробности всех садистских телесных наказаний, которым тот его подвергал. Могло ли это объяснить то, что он стал тем, кем стал? Обязательная программа закончилась рыданиями. Теперь надо было выдохнуть и приступить к обсуждению насущных проблем.