Невидимые

***
Так много, много раз я начинал
писать тебе. Абзац, другой, и что же?
Какой-то дьявол в ухо мне твердил,
что сухо, или слишком откровенно,
что почта ненадежна, что тебя
должно быть, нету в городе. И я
бросал письмо, надеясь перейти
к стишкам, к роману ли, но на поверку —
к поденщине постылой обращался,
а то и просто — к горькому безделью.

Не вспомнить сразу, сколько зим и лет

мы не встречались, даже разговоров
по телефону не было. Казалось,
что месяца я без тебя прожить, —
хотя бы в виде призрака — не смог бы.

И, вероятно, где-то в даниил —

андреевском надмирном мире
наши подобия бредут рука в руке
тропинкою в горах, и замирают,
увидев море, и смеются
над собственными страхами. Весну
почувствовав, мяукает на кухне
мой глупый кот. Покрыты пылью книги,
сухие розы тоже пахнут тленом,
а за окном гроза, и — не поверишь —
чуть слышный женский голос Бог весть где
стихи читает — кажется, Шекспира,
слов за дождем не разобрать. Подобно крови
из вскрытых вен, уходит жизнь, и как
остановить ее течение — не знаю,
лишь вслушиваюсь в ночь, где женский голос
уже угас, и только плеск листвы,
да редкий гром над пригородом дальним…

***
Покуда мы с временем спорим,
усердствуя в честном труде,
земля обрывается морем,
а небо — неведомо где.
Пылают светила, не плавясь,
межзвездный сгущается прах,
и все это — первая завязь
в неистовых райских садах.

Уже о вселенных соседних

мне видятся ранние сны,
где сумрачный друг-проповедник
молчит, и не разделены
свет с тьмой, водородные хляби
взрываются сами собой,
и хлеб преломляется въяве
и весело твари любой —

но все-таки просим: яви нам

знамение, царь и отец,
и слышим: не хлебом единым,
но словом для нищих сердец —
и снова в смятенье великом
глядим на пылающий куст,
смущенные горестным криком
из тех окровавленных уст…

Ах, мытари и рыболовы,

и ты, дурачок-звездочет,
как страшно прощальное слово
с вечернего неба течет!
Как жаль этой участи тленной,
где мед превращается в яд,
и сестры мои на военной
стоянке кострами горят…