***Плещет вода несвежая в бурдюке.Выбраться бы и мне, наконец, к рекеили колодцу, что ли, но карте ветхойлучше не верить. Двигаются пески,веку прошедшему не протянуть руки,сердцу — не тяготиться грудною клеткой.На спину ляжешь, посмотришь наверх — а тамта же безгласность, по тем же кружат местамзвезды немытые. Холодно, дивно, грустно.В наших краях, где смертелен напор времен,всадник не верит, что сгинет в пустыне он.Падает беркут, потоки меняют русло.Выйти к жилью, переподковать коняс мордой усталой. Должно быть, не для меняиз-за наследства грызня на далекой тризнепо золотому, черному. Пронесласьи просверкала. Не мучайся. Даже князьтьмы, вероятно, не ведает смысла жизни.***Готова чистая рубаха.Вздохну, умоюсь, кроткий видприму, чтоб тихо слушать Баха,поскольку сам зовусь Бахыт.Ты скажешь — что за скучный случай!Но жарко возразит поэт,что в мире сумрачных созвучийбесцельных совпадений нет.Зоил! Не попадает в лузутвой шар дубовый, извини!Его торжественная музамоей, замурзанной, сродни.Пускай в тумане дремлет пьяномосиротевшая душа,но с Иоганном-Себастьяноммы вечно будем кореша!***Оглянись — расстилается, глохнет в окраинном дыменезапамятный град в снежной радуге, в твердой беде,где безногий поет у вокзала, где были и мы молодыми,где в контейнере мусорном роется пьяная Пифия, гдедо сих пор индевеют в преддверии медленной одынеоплатные своды небес, где недолог неправедный суд,и Невы холодеющей венецианские водык долгожданному серо-зеленому морю несутнеопрятный, непрочный ледок. Хорошо накануне развязкивыпить крепкого, крякнуть, нетрезвую деву обнять.На гребцах похоронных галер белеют посмертные маски,а считалочка знай повторяется — раз-два-три-пять,лишь четыре пропущено. Елки-моталки, друзья мои,обезьяньи потомки, дневного творенья венец,для чего же склонились вы над галактической ямою?Как звенит в пустоте ее жестяной бубенец,как звенят телефоны в квартирах пустых, и не надо,нет, не надо, — давно ли и сам я, бесстыж, неумен,Бог весть кем обречен до скончанья временнадрываться валторною хриплой у Летнего сада…