Невидимые

***
Перед подписью будет «я вас люблю и проч.».
Подойди к окну, штору черную отодвинь,
У незрячих любимое время суток — ночь,
а излюбленный звук — зеленый с отливом в синь.
Бирюзовый? Точно. Мыльной водой в тазу
цепенеет небо над третьим Римом. Вспять
поползли планеты. Видимо, бирюзу
бережет Всевышний, чтоб было нам слаще спать.
Но и черно-белый в такой оборот берет —
прямо спасу нет. Помолился бы кто за нас.
Персефонин домашний зверь, саблезубый крот,
поднимает к звездам подслеповатый глаз.
Что он видит там? То же самое, что и мы,
с тою разницей, что не строит гипотез, не
тщится с дрожью связать бесплодную ткань зимы
с облаками, стынущими в окне,
и не верит, не верит, что мирозданье — верфь
для больших кораблей, предназначенных плыть во тьму.
Пусть медведка, жужелица и червь
хриплым хором осанну поют ему.
Только наш лукавый, прелюбодейный род.
никому не прощает своих обид,
возвращаясь рыть подземельный ход,
уводящий в сумеречный Аид.

***
И завел бы дело, да негде взять капитала —
сердце, правда, еще шуршит, но душа устала.
так и мается, ленится, ноет часами, а
коль пожалуешься кому — никакой pea…
Обратись, говорят, к психологу, к психиатру,
не занудствуй, ты здесь не самым главный, зелена мать.
У кого (завещал пророк) раздавлены ятра,
не пускать его в церковь, и вообще изгнать.
Но ведь после ветхого, возражаю, Новый,
а потом Мухаммад со своей коровой —
все учили чихать на земную участь,
и страдать, но зато просветляйся, мучась.
Вот и просвещайся, счастливчик. Нам бы
безнадежным вечером, под метельный вой
поиграть в твои золотые ямбы,
чтоб твердело небо над головой.
Да откуда знать вам? Слов бессловесных орды —
что овечье стадо, я б лучше решал кроссворды,
пеленал детей, торговал бы красный товар,
жизнь-копейку в залог предвечному отдавал.
Так за чем же, любезнейший, дело стало?
Сдвинем лодку с берега, не вдвоем, так втроем.
Скрип уключин. Плеск вёсел. Душа устала.
И Господь его знает, куда плывем.

***
Как славно дышится-поется!
Как поразителен закат!
Не увлекайся — жизнь дается
не навсегда, а напрокат.
То присмиреем, то заропщем,
запамятовав, что она
давно фальшивит в хоре общем
и, очевидно, не нужна
ни громоносному Зевесу,
ни Аполлону, ни зиме
хрустальноликой. Сквозь завесу
метели тлеет на корме
кораблика фонарь вечерний.
Тупится черный карандаш.
Сновидец светлый и плачевный,
что ты потомкам передашь,
когда плывешь, плывешь, гадая,
сквозь формалин и креозот
в края, где белка молодая
орех серебряный грызет?