Но, кружа в черноте, стуча в шершавые стены узкого прохода, ударяясь головой и проклиная все на свете, я споткнулся, рухнул, уперся в какую-то перегородку и пролетел головой вперед, кашляя и чихая, в другую не поддающуюся измерению камеру, где в ярости снова стал кататься по полу. Сколько это продолжалось, не знаю. Возможно, пару суток, пару недель; мне изменило чувство времени. И всякий раз, когда я останавливался, чтобы передохнуть, ярость возрождалась, и я вновь брался за свое. Наконец, когда я уже едва шевелился, мне как будто был голос: «Стоп, хватит себя убивать. Ты достаточно набегался, ты, наконец, с ними покончил», и я, достигнув точки изнеможения, свалился ничком, слишком измученный, чтобы смежить веки. Я не спал и не бодрствовал, а застыл, не лишенный способности видеть, в каком-то промежуточном состоянии, куда угодил, искусанный до паралича шершнями Трублада.
Но отчего-то пол теперь превратился в песок, а темнота — в свет, и я лежал, как узник банды, состоявшей из Джека, старика Эмерсона, Бледсоу, Нортона и Раса, а еще школьного инспектора и нескольких других, которые, хотя и оставались сейчас неузнанными, в свое время толкали меня вперед: теперь все толпились вокруг меня, лежащего у реки с черной водой, рядом с тем местом, где бронированный мост резко взмывал своими пролетами куда-то вверх, и я уже терял его из виду. Я восставал против этого плена, а они требовали, чтобы я вернулся в их распоряжение, и досадовали на мои отказы.
— Нет, — твердил я. — С этим покончено: с вашими иллюзиями, с обманами, и с беготней тоже покончено.
— Не совсем, — отвечал Джек, возвышая голос над гневными требованиями остальных, — но скоро покончишь, если не вернешься. Отступись — и мы тут же освободим тебя от всяческих иллюзий.
— Нет, спасибо; я уж как-нибудь сам, — возражал я, не в силах даже подняться с колючего песка.
Но теперь они вооружились ножом и, не давая мне шелохнуться, стали наступать, а меня пронзила ярко-красная боль; тогда они подняли два кровавых сгустка и перебросили через мост, а я сквозь муки наблюдал, как эти сгустки выгнулись и зацепились за какой-то крюк под вершиной круглого пролета, где и зависли в солнечном свете, роняя капли в густо-багровую воду. И перед моими глазами, от боли утратившими зоркость, мир постепенно багровел под хохот всей банды.
— Теперь ты свободен от иллюзий, — объявил Джек, указывая на мое пропадающее в воздухе семя. — Каково же это: чувствовать себя свободным от иллюзий?
И я смотрел вверх сквозь боль, такую жестокую, что в воздухе мне чудился металлический грохот и лязг, а различить можно было только одно: КАКОВО ЖЕ ЭТО: ЧУВСТВОВАТЬ СЕБЯ СВОБОДНЫМ ОТ ИЛЛЮЗИЙ?
Теперь, увидев сверкающую бабочку, трижды облетевшую вокруг кроваво-красных частиц моего естества под высокой аркой моста, я ответил: «Больно и пусто».