Невидимый город

Говоря по чести, ей было не на что жаловаться. На самом деле госпожа Олия относилась к ней как к родной дочери (то есть она и родных дочерей заставляла прясть с утра до вечера и почти не выпускала из дома до самого замужества). Но больше того, госпожа Олия уговорила собственного сына, чтобы тот выступил в защиту попранных прав Эгери перед Советом Мудрых и народом. Как и предполагала принцесса, Олия обеими руками ухватилась за возможность начать еще одну войну, на которой ее любимый сыночек смог бы стяжать великую славу. И ее сын (надо отдать ему должное) нашел нужные слова для того, чтобы раззадорить народ Луса. Он особо упирал на то, что Кельдинги, новые правители Королевства, заключили союз с дивами, давними врагами Сюдмарка, и сами, таким образом, превратились в зловредных дивов, от которых должно очистить плодородные земли севера. Эгери не сомневалась, что большинство из тех, кто голосовал за новую войну, рассчитывали вернуться из Королевства с богатой добычей. Нельзя сказать, что это ей нравилось, она чувствовала, что предает свой народ, насылая на них тучи жадного воронья из Сюдмарка. Но решение принято, и она старалась гнать прочь эти мысли. Однако в тишине, наблюдая за мерной пляской веретена, было очень сложно избавиться от угрызений совести.

Не то чтобы Эгери не любила ручной работы. С какой стати? Она всю жизнь вместе с матерью и сестрами обшивала всю семью и украшала дом. Но у них на родине шитье было очень веселым занятием: собравшись в своих покоях, благородные женщины приглашали к себе музыкантов, певцов, жонглеров, к ним в гости заходили благородные юноши. И каждый считал для себя честью поднять с пола упавший клубочек, подержать шерсть, которую сматывали нежные женские руки в расшитых парчовых рукавах, наметить узор для вышивки позатейливей: например, прекрасная дама, выглядывая из окна башни, обвивает руками шею рыцаря, или рыцарь и его дама возлежат на шелковых подушках в чудесном саду. Немало знакомств, сговоров и помолвок заключалось тут же, за пяльцами. Когда женщины уставали от работы, они частенько устраивали танцы, гости рассказывали интересные и смешные истории, пели баллады, словом, только круглая дура могла отказаться от такого времяпрепровождения.

Но в Сюдмарке все было по-иному. Здесь певцов и актеров не любили и, кажется, даже не понимали толком, для чего они нужны. Когда Эгери еще жила вместе с сестрой, Исий повел их однажды на выступление уличного театра. Зрителям быстро надоело представление, и они стали кричать, чтобы актеры подрались между собой. Те послушно устроили драку, а зрители вопили от восторга и швырялись в артистов грязью и гнилыми фруктами. Принцесса просто не могла поверить своим глазам: на ее родине, если кто-то недостаточно почтительно обращался с певцом, тот немедленно слагал хулительную песнь с особой рифмой, от которой лицо невежи тут же покрывалось нарывами или страшно перекашивалось («Так, что его внутреннее уродство стало видно всем», – говорили в таких случаях), либо произносил заклинание, поражавшее противника «летучим безумием», от которого человек не только терял разум, но и становился настолько легким, что мог совершать огромные прыжки с дерева на дерево. Наказанный подобным образом нечестивец не мог уже ночевать под крышей и проводил остаток жизни в лесу, сидя на деревьях, подобно гигантской птице. Эгери всерьез полагала, что с людьми, осмелившимися бросать в певцов грязью, случится нечто подобное, но сами певцы почему-то не удивлялись и не возмущались такому обращению. Наоборот, когда кто-то из добродетелей бросил на помост вместо камней горсть монет, артисты принялись ползать на четвереньках, собирая их, и вскоре, не поделив деньги, начали драться уже по-настоящему.

С танцами обстояло еще хуже. Сама госпожа Олия с гордостью рассказывала о том, как господин Асий (не нынешний, а ее покойный супруг) своими руками закрыл последнюю школу танцев в Лусе.

«Когда он пришел туда впервые, он был просто в ужасе, видя, как сыновья и дочери из благородных семей обучаются там развязным движениям и каким-то подлым дурачествам. С арфой и флейтой в руках свободно рожденные мальчики и девочки шли вместе с шутами в актерскую школу. Они учились там петь и плясать, а предки наши считали это позором для свободного человека. Когда мне рассказали об этом, я не могла поверить, чтобы знатные люди обучали такому своих детей. Но мой доблестный супруг сам посетил эту школу и рассказывал, что своими глазами видел, как один из более чем полусотни детей, сын кандидата на общественные почести, ребенок не старше двенадцати лет, отплясывал с кастаньетами такой танец, что и самый бесстыдный раб не мог бы сплясать непристойнее. Мне было стыдно перед нашими почтенными предками, и покуда это мерзостное заведение не закрыли, я не могла спать спокойно».