Невидимый Ромео (Петербургская фантазия)

А потом уезжающие ушли в вагоны, и наступила та томительная минута, когда говорить уже не о чем, а поезд еще не ушел и приходится что-то показывать друг другу пальцами, делая вид, что пишут, или почему-то вертя телефонные ручки, хотя таких телефонов нет уже лет сто!

Поезд двинулся. Салютуя огнями и мраком, он прошел мимо печальной Синичкиной.

И когда огонек последней площадки скрылся, Маруся криво улыбнулась, понурила голову и медленно пошла к выходу.

Утченко тоже опустил голову и поплелся за ней.

Проходя мимо урны, Маруся бросила туда свои фиалки и быстро пошла, подняв нос кверху.

Утченко выудил из урны ее цветы и с невыразимой тоской поглядел вслед исчезающей фее.

Белая ночь светилась на набережной Невы.

Одинокий рыболов стоял, как фламинго, и печально смотрел на неподвижный поплавок.

А мимо него разные собаки вели своих владельцев на ночную прогулку.

Время от времени они (собаки) поднимали задние лапы и степенно шли дальше.

На каменном спуске, у самой воды, свесив голову, сидел Утченко.

Букетик фиалок лежал на ступеньке рядом.

Он не заметил, как старый черно-седой пес с коричневыми подпалинами его обнюхал. Потом пес с отвращением понюхал фиалки и чихнул.

– Фу! – сказал псу скрипучий голос.

Утченко поднял голову.

Над ним, в сиянии белой ночи, возвышалась старая дама в старинной черной шляпе под вуалью... Она дернула пинчера за поводок.

– Послушайте, не Вы ли тот самый молодой человек, которому в театре я презентовала бинокль?

– Тот самый.

– И как Вас, в таком случае, зовут?

– Утченко...

– А как Вы думаете, кто я?.. Фу! – сказала она собаке. – Мое имя Алиса Витальевна Гольдич-первая. А это – Гуго фон Шуленбург унд Гельбах.

Дама погладила старого пса. Пес тряхнул золотыми медалями и поглядел на нее слезящимися глазами.

– Вы видите перед собой чемпиона трех выставок кровного собаководства... А я, хм... трудно поверить... хм... солистка Мариинского театра... Бывшая...

Она скорбно улыбнулась.

– А теперь... хм... руководитель породы доберман-пинчеров... Фу! – сказала она Гуго фон Шуленбургу, который, склонив голову набок, некоторое время прислушивался к блохе, как к скрипке, а потом вцепился себе куда-то около хвоста и, выставив заднюю лапу, стал похож на жареную курицу.

– Вы не думайте, это не блохи. Это чисто нервное.

– Я не думаю, — сказал Утченко.

Дама печально улыбнулась.

– Да, молодой человек... Теперь вы можете меня найти на галерее Михайловского театра. А прежде... Вы видите этот дом?

Она показала на особняк с колоннами, дремавшими в фосфорическом свете,

– ...Это мой дом. Его подарил мне в шестнадцатом году красавец барон, кавалергард... Он увез меня, пигалицу, кордебалетку с репетиции «Феи кукол», а потом застрелился...

Гуго понурил голову. Дама задумалась.

– Были раньше ценители балета. Лили Куракиной за тридцать два фуэте – коляску с кровными рысаками... Тильде Кшесинской – просто так – дворец на Каменноостровском... А теперь... Ах, мейн либер Августхен, все прошло... Все прошло... Гуго, за мной...

Дама пошла мелкими шажками, а пес поплелся за ней. А потом она повернулась:

– И не смотрите больше в бинокль наоборот... А впрочем... не все ли равно... – она махнула рукой.

И Гуго фон Шуленбург повел солистку императорского театра по набережной, мимо решетки спящего Летнего сада.

Часы в переговорной на Невском показывали два часа ночи. На стуле, в зале, перед пустыми кабинками, дремал обнимая портфель, один-единственный посетитель. Он ждал, когда его вызовет Комсомольск-на-Амуре.

У окошечек дежурных не было.

Все три телефонистки сбились в глубине комнаты, под плакатом: «Ни одной жалобы от клиентов».

У одной была рыжая челка, у другой — черная, а у третьей — белая.

– Ах, он змей! – возмущенно воскликнула толстушка с рыжей челкой.

– Не мешай! – сказала девушка с черной.

А некрасивая, со светлой челкой, с крашеными волнистыми волосами, как у шахматного коня из карельской березы, продолжала:

– И главное, с кем хочешь – с Люськой, Валькой... А меня не зовет!

– Вот гад, – сказала толстушка.

– Я тогда решила – сама приглашу его на дамское танго!

– Нормально, – сказала черная челка.

– В парикмахерскую сходила... Накрутилась... Маникюр...

– Ну? Ну?

– Пришла, значит, в Лесотехническую на танцы... Сижу, жду... Держу сумки... А Зинка подряд со всеми отплясывает!

– Вот наглая!

– Сижу, жду... Объявили дамское танго... Пошла его приглашать... А он... А он... – всхлипывает.

– Ну?

– А он мне: «Я не танцую»...

Резкий звонок. Звонки... Звонки... Звонки...

Толстушка бросилась к телефону.

– Дежурненькая... Дежурненькая... Мы ждем Комсомольск-на-Амуре... Не отвечает?

Она высунулась из окошка:

– Гражданин, а гражданин!

Клиент с портфелем встрепенулся.

– Амур не отвечает!

Клиент вздохнул, встал, пожевал губами и, зажав портфель под мышкой, ушел.

Толстушка вернулась к подругам.

– Я, говорит, не танцую, а? Я не надеялась, что он такой гад. Говорит, не танцую. А сам бросился приглашать Зинку!

Толстушка захлебывалась от возмущения.

– Ну, это вообще!!

– А Зинка что?! Неужто пошла??!

Белая закивала головой и заревела.

– Вот гадина! – ахнула толстушка. – Я б такую подругу...