Невилл Чемберлен

Слушая это выступление, в Букингемском дворце плакала принцесса Лилибет, которой предстоит стать Ее Величеством Елизаветой II. Плакали многие, популярность среди простых людей у Чемберлена сохранялась на очень порядочном уровне. Даже рядовые консерваторы стали осознавать, что же они натворили, поэтому попросили бывшего премьера остаться лидером партии, факт небывалый в партийной практике.

Что чувствовал сам премьер-министр, он описал в письме своей сестре на следующий день 11 мая: «Моя дорогая Ида, все происходит в таком легкомысленном темпе, что твое письмо уже кажется устаревшим, и ты будешь знать из прессы, что произошло, с тех пор как ты писала мне. Дебаты стали очень болезненным делом для многих, помимо меня персонально, особенно с этими демонстрациями личной партийной страсти. Как и предполагалось, слушания были о Норвегии. Но, как ты и говорила, было признано, что правительство имело довольно неплохой успех там (речь идет об эвакуации британских войск, которая прошла очень успешно. — М. Д.), и, несомненно, впечатление было значительно усилено событиями, произошедшими с тех пор на континенте. Как удачно, что многочисленные солдаты, оружие и самолеты не остались запертыми в Тронхейме, когда теперь мы так нуждаемся в них здесь. Но длительный период ожидания… <…> а затем внезапное горькое разочарование в иллюзиях, так опрометчиво и незаконно которые лелеяла пресса, просто созрели вместе с массой обид и нашли свое выражение. Участники остро ощущали разочарование, не понимая, по-видимому, что, хотя мы можем удвоить свою территориальную армию росчерком пера, мы не сможем сделать то же самое с ее снаряжением. Эмери, Даффа Купера и других сознательно или подсознательно колеблет чувство разочарования, потому что они могут только наблюдать за происходящим, не входя в Кабинет. И, наконец, личная неприязнь к Саймону и Хору, которую мне трудно понять, но которая, несомненно, была подноготной в случившемся восстании, достигла кульминации.

Многие из тех, кто голосовал против правительства, с тех пор или сказали, или написали мне, что у них ничего не было против меня лично, за исключением того, что в моей команде находятся неправильные люди. Они не видели команду в работе, но при этом они не знают, кого они хотели бы увидеть на тех местах. К тому же они ежедневно читают в прессе, что нынешний состав правительства отвращает нас от «того, чтобы брать на себя инициативу», противостоять планам врага и завоевывать поразительные успехи, которых все они так долго ждут. Они не хотят понимать, что настоящая причина произошедшего — наша слабость, потому что мы все еще имеем недостаточно сил, чтобы перехватить немецкую инициативу. Поскольку этот факт не изменится, боюсь, что и в новой администрации они будут в скором времени разочарованы.

У меня не заняло много времени решиться, что делать. Я видел, что настало время для Национального правительства в самом широком смысле этого слова. Я знал, что не смогу сформировать его, но было необходимо получить официальное подтверждение оппозиции, чтобы было чем оправдать мою отставку перед собственной партией. У меня были разговоры с Уинстоном и Галифаксом, которых я нашел согласными с моей точкой зрения, и я послал за Эттли и Гринвудом, задав определенный вопрос, присоединится ли лейбористская партия к правительству под моим началом или, если нет, под чьим-то еще. Я не назвал им имени, но я понял, что они одобрили бы Галифакса, а я его и имел в виду. Однако он объявил, что после тщательного обдумывания сочтет это слишком трудным, так как находится в палате лордов, тогда как проблемы всегда возникают в палате общин. Позже я услышал, что лейбористская партия передумала и склонилась к Уинстону. Я согласился с ним и Галифаксом, поэтому я назвал имя Уинстона королю.

Два члена лейбористской партии, с которыми мои личные отношения были довольно дружественными, были, как я ожидал, неспособны обещать поддержку их партии, хотя персонально свое мнение они высказали. Я поэтому попросил, чтобы они собрали голоса их исполнительного комитета в Борнмуте и вчера днем сообщили мне ответ. Это они сделали, тогда я немедленно пошел во Дворец и вручил свою отставку. Король был максимально добр и от своего имени и от имени королевы выразил мне подлинное сожаление, хотя также выразил и удовольствие тем, что я остался в новом правительстве. По возвращении я набросал текст своего выступления на радио, и как это бывает, вполне спонтанно озвучил то, что было у меня в голове. У меня не было времени на шлифовку и улучшение текста, и это, кажется, произвело на всех впечатление своей искренностью.