Невилл Чемберлен

Дебаты завершать следовало Галифаксу в палате лордов. Его биограф, лорд Биркенхед, сын того самого Ф. Е. Смита, отмечал, что он был «странным и почти неземным образом отстранен»[567], прося «не прессовать» его относительно технических деталей и туманно заявляя: «У нас есть одна цель. Если бы это имело место, и кто-то думал, что другие люди могли сделать работу лучше, то, конечно, никакой член правительства, насколько я знаю, не хотел бы быть освобожденным от ответственности, которая не может принести личное удовлетворение, но только бремя, которое время от времени должно быть почти невыносимо»[568]. Лорд Галифакс вообще всегда очень витиевато выражался, нагромождая в своих предложениях бесконечные словесные конструкции. В основном речи ему писали секретари, редко когда он работал над ними сам, в отличие от Чемберлена, который к подобным услугам прибегал считанные по пальцам разы, хотя и занят был куда более своего друга.

Невилл Чемберлен с самого начала своей политической карьеры ненавидел само занятие политикой за то, каким грязным оно было в действительности. В том мае казалось, что вся грязь, которая была возможна, вылилась на его голову. Это очень сложный вопрос, возможно ли оставаться джентльменом в подобной ситуации и в политике в целом. На момент мая 1940 года джентльменами оставались очень немногие. Например, сэр Хорас Уилсон, который поддерживал премьера во всех начинаниях, как поддерживал и весной 1940 года. Чехи без обиняков называли его «свиньей», а он в те дни мог уйти с ужина, чтобы побыть с премьер-министром. Как вспоминал лорд Уолтон: «Никто никогда не нуждался в непредубежденной преданности больше, чем Н. Ч., который, при его кажущейся идеальной семейной жизни, был одинокий человек по своей природе. Я помню, Уилсон после ужина оставил меня, сказав: «Я должен пойти и заботиться о своем руководителе: он чувствует себя очень одиноким сейчас»»[569]. Кстати, после отставки премьер-министра Черчилль напрямую заявил Уилсону, что если тот еще раз сунет свой нос в политику, то «поедет губернатором в Гренландию».

Для Чемберлена произошедшее в парламенте, безусловно, стало неприятным сюрпризом, но премьер-министр никогда не стал бы премьер-министром, если бы стойко не переносил подобные неудачи. Правда, сюрпризы на этом не заканчивались. Мрачный, но не смирившийся, он думал, что еще не все потеряно. Дебаты, безусловно, огорчили его, но как отмечал Кэдоган, они были «ужасны, но не думаю, что фатальны. По моему мнению, Н. Чемберлен — лучший премьер в поле зрения. Единственная альтернатива — Г. (Галифакс. — М. Д.), и это было бы его концом»[570]. Кэдоган же изумлялся поведению палаты общин: «Но какое скотское место эта п. о.! С каким восхищением они наскакивают на хорошего человека, когда он оступается! <…> Политика — действительно грязная вещь. Я не думаю, что они получат лучшего премьер-министра, чем Невилл. Но должна быть «умиротворена» вся их скотская ничтожная зависть и ревность»[571]. Все произошедшее еще не казалось критическим, у Чемберлена были объективные шансы остаться. Усугубил все второй сюрприз, который подготовили своему премьеру министры в правительстве.

То, о чем говорил лорд Бивербрук, свершилось. Кабинет, собравшийся после слушаний в парламенте, буквально единогласно призвал премьера к отставке. Особенно в этом усердствовал Кингсли Вуд, бывший его парламентский секретарь, обязанный премьер-министру карьерой и старинный друг Чемберлена, который внезапно заговорил о том, что пора уступить дорогу молодым. Некоторые историки называют это «поцелуем Иуды»[572]. Единственным человеком из правительства, который не предал премьер-министра и был возмущен поведением коллег, стал сэр Самюэл Хор. Он храбро защищал премьера во время дебатов в палате общин и теперь защищал его в Кабинете. За это он также расплатился, в новом Кабинете Уинстона Черчилля для него портфеля не нашлось, а сам он был отправлен послом в Испанию, подальше от Лондона. Кэдоган, к Хору относящийся с открытой неприязнью, злорадствовал, что в Мадриде есть много немцев и итальянцев, которые вполне могли бы убить его. Сэр Алек пытался увлечь этой мыслью Галифакса, но живо на нее отреагировала только его жена Дороти[573].