Невилл Чемберлен

Невилл Чемберлен оставался очень энергичным, в отличие от лорда Галифакса, который жаловался на ночные заседания Кабинета (а он имел привычку рано ложиться спать) и в итоге сказал новому премьер-министру: «Если хотите — заседайте ночью, но без меня»[581]. Бывший премьер-министр на условия работы не жаловался. Жаловался он на другое. Несмотря на то, что после взятия Бельгии и Голландии Гитлер уже двинулся на Францию, британцы оставались беспечными: «Общественность ни в малейшей степени не понимает серьезности ситуации. Идя мимо озера сегодня, я видел душераздирающее зрелище, как люди наслаждаются солнечным светом, они сидели, развалившись на стульях, и наблюдали за небольшими утятами, барахтающимися в воде. Мы попытаемся привести их немного ближе к чувству реальности. <…> Весь наш мир разлетится вдребезги через мгновение. Национальная опасность настолько перевесила все наши личные отношения, что никакой горечи не остается. Я раньше говорил Энни, еще до того как война началась, что такое время настанет и мне придется передать кому-то еще свои обязанности, ведь я знал, какие муки это будет означать для меня — отдавать приказы, которые принесут смерть, искореженные судьбы и страдание столь многим людям. Но война так отличалась от того, чего я ожидал, что я счел напряжение терпимым, и, возможно, даже неплохо, что революция, которая смела меня, совпала с началом реальной войны. Я, признаюсь, благодарен, что основная ответственность снята с моих плеч, и должен сказать, что Уинстон держится молодцом»[582].

Уинстон Черчилль действительно пытался держаться молодцом. Хотя вольно или невольно он был ответствен за крах Норвегии, что запустило это дьявольское колесо, под которое моментально попали Бельгия и Голландия, а теперь должна была попасть Франция. И это не заставило себя ждать. Чемберлен горько сожалел о том, что у них не было еще одного года для подготовки к войне: «Но, так или иначе, безотносительно результата, ясно как божий день, что, если бы мы должны были воевать в 1938 году, итоги были бы намного хуже. Опрометчиво пророчить, каким будет вердикт истории, однако, если полный доступ ко всем отчетам будет получен, можно будет увидеть, что я с самого начала понял нашу военную слабость и приложил все усилия, чтобы отложить войну, если уж я не мог ее предотвратить. Но я должен был бороться против либеральной и лейбористской оппозиции, которые осуждали меня за попытки поддержать хорошие отношения с Италией и Японией, за отказ поддержать республиканскую Испанию против Франко и которые настаивали на том, чтобы «не противостоять Гитлеру» в каждом последовательном акте агрессии. Именно они должны считаться ответственными за эту войну, но они вряд ли допустят подобное суждение и, возможно, преуспеют в том, чтобы скрыть свои следы»[583].

За период «странной войны» о каких наступательных операциях можно было говорить, если Британия не могла обеспечить себе достойную оборону. Франции, в которой ситуация была куда более катастрофичной, тоже об этом оставалось только мечтать. Вермахт завоевал ее в считаные дни, и британская армия ничего не смогла сделать. Уже 26 мая 1940 года Чемберлен отмечал в дневнике: «Самый черный день из всех. <…> Рейно приезжал… <…> впечатление от его отношения, будто он бросил идею серьезной борьбы, и если мы должны продолжать сражаться, то останемся совсем одни»[584]. Начинали открываться глаза на то, что происходит и во что все это выльется и у других членов военного Кабинета Черчилля. Лорд Галифакс, в очередное свободное от работы время гуляя по Йоркширу с Дороти и осматривая родных ему холмов вершины, вдруг прозрел: что будет, если «прусские ботфорты ступят на эту сельскую местность, чтобы растоптать ее? Сама мысль об этом показалась мне оскорблением и вызвала негодование, как будто любой был осужден наблюдать за тем, как насилуют его мать, жену или дочь»[585].