Невилл Чемберлен

Естественно, это был просто небывалый вздох облегчения. Галифакс следил за происходящим с галереи пэров вместе с епископом Кентерберийским, и такого эмоционального ликования, даже слез на лицах многих мужчин, как он будет вспоминать, никогда не видел ранее в палате общин[454]. Даже вечные оппозиционеры-лейбористы теперь горячо поддерживали премьера. И не только для депутатов парламента, но и для всего мира это было облегчением. Сегодня трудно представить, чем эти слова были тогда. Сложно вообразить ужас, который владел человечеством на протяжении всего сентября 1938 года. Еще более сложно представить, что человека, которому удалось не допустить новой мировой войны, сегодня многие презирают, уничижительно называя дальнейшие события «Мюнхенским сговором». Существует, впрочем, и иная точка зрения о том, что Мюнхен «был триумфом всего, что было лучшим и самым просвещенным в британской политической жизни; триумфом для всех, кто проповедовал равную справедливость народов; триумфом для тех, кто мужественно осудил жестокость и близорукость Версаля»[455].

Безобразные истерики фюрера, цинично готовые подвергнуть своих людей ужасам войны коллеги, упрямство и промедление президента Бенеша (который почему-то сам не спешил ни в Лондон, ни в Берлин, ни в Париж, ни в Москву, чтобы предпринять что-то) не сломили Чемберлена в его решимости не допустить войны в целом, навсегда. Прав ли он был, пусть читатель определит сам для себя, зная о страшных последствиях все-таки разразившейся позже войны. Каждый имеет возможность самостоятельно вынести свое суждение по этому вопросу. 29 сентября на аэродроме Хестон Чемберлен говорил: «Когда я был маленьким мальчиком, я повторял себе: если у тебя не вышло с первого раза, старайся, старайся, старайся снова. Вот то, что я делаю сейчас. «Ив зарослях крапивы опасностей мы сорвем цветок — безопасность»». Премьер-министр цитировал своего любимого Шекспира, перед тем как в третий раз полететь в Германию.

Из-за спешки в созыве Мюнхенской конференции, а также из-за понимания, что Гитлера, не без оснований считавшего «лгуна Бенеша» вообще первопричиной всего кризиса, это не воодушевит, представители чехословацкой стороны в конференции не принимали участия. Судьбу чешских территорий решали четверо — Гитлер, Муссолини, Даладье и Чемберлен. Последний писал архиепископу Кентерберийскому: «Я уверен, что однажды чехи поймут, что то, что мы сделали, должно было спасти их счастливое будущее. И я искренне полагаю, что мы наконец открыли путь к тому общему умиротворению, которое одно может спасти мир от хаоса»[456]. Муссолини сыграл роль не только посредника по организации самой этой исторической встречи, но и активно участвовал в переговорах, так как единственный владел и английским, и французским, и немецким языками, упрощая работу переводчикам. Да-ладье был менее всего активен, хотя и очень понравился Гитлеру — «он был на фронте, как и все мы»[457] — так охарактеризовал германский фюрер французского премьера. Фактически в Мюнхене обсуждались только детали того меморандума, который уже выдвигал чехам Гитлер. Чемберлен здесь оказался в своей стихии. Педантично обсуждая каждый пункт соглашения, он приводил в молчаливое бешенство фюрера, выспрашивая, кто возместит чешскому правительству деньги за постройку зданий на переданных территориях, и даже, что будет со скотом, отгонят ли коров и других животных обратно в Чехословакию или эти коровы теперь станут немецкими. Естественно, о таких мелочах никто не задумывался. Гитлер, привыкший мыслить масштабными идеями, а также уже изрядно уставший от того, что его собственный народ куда теплее приветствует не его военные устремления, а джентльмена с зонтиком, только разъярялся на мелочного Чемберлена. Но Чемберлен, привыкший думать о людях, пусть даже и тех, о которых толком ничего не знал, считал своим долгом предусмотреть все нюансы.

В масштабном представлении проекта Мюнхенского соглашения премьер добился определенных уступок: оккупацию Судетской области, которая должна была происходить с 1-го по 10-е число, разбили на пять этапов; учреждалась международная комиссия, в которую были включены чешские представители и которая должна была следить за тем, как это будет проходить; наконец, было условлено дать гарантии тому, что осталось от Чехословакии на случай неправомерной агрессии. В комиссию должен был войти и Невил Гендерсон, британский посол в Берлине, который уже находился на грани нервного истощения, ведь вся эта зловещая свистопляска проходила именно через него, как посредника между Лондоном и Берлином. Помимо прочего, ввиду болезни он просил у Галифакса отставки, мотивируя это тем, что его «тошнит от немцев», но министр иностранных дел отставки ему не дал.