Невилл Чемберлен

25 сентября Даладье отдал приказ о частичной мобилизации французской армии, что превращало ситуацию уже в совершенно угрожающую. Эрик Фиппс, британский посол в Париже, несмотря на семейную германофобию, все же сообщал телеграммой, что «война была бы самой непопулярной мерой во Франции. <…> Я поэтому думаю, что правительство Его Величества должно понять чрезвычайную опасность попытки поощрить малочисленную, шумную и коррумпированную военную группу политиков здесь»[447]. Под малочисленной военной группировкой Фиппс, как выяснил Кэдоган, подразумевал «шайку проплаченных Москвой коммунистов, работающих на войну несколько месяцев»[448].

Даладье с бычьим упрямством настаивал на том, чтобы соблюсти свои договоренности с Чехословакией; Чемберлен же задал ему ряд резонных вопросов, как он собирается это делать, если у французской стороны нет авиации, собирается ли Франция вторгнуться в Германию или ограничится укреплением линии Мажино, и пр. и пр. Как вспоминал Бонне: «Премьер-министр заявил нам, что получил самые тревожные сведения о состоянии французской авиации и о неспособности наших заводов возместить (возможные. — М. Д.) потери первых дней войны. Если ливень бомб сразу обрушится на Париж, на наши аэродромы, вокзалы, железнодорожные узлы, сможет ли Франция защитить себя и контратаковать?»[449] Даладье отказался вдаваться в технические детали (хотя и был по совместительству военным министром) вечером 25-го, но утром 26-го прилетел генерал Гамелен с обнадеживающим отчетом о состоянии французской армии. Даладье начал новое наступление на Чемберлена, убеждая его в необходимости новой мировой войны. К этой инициативе тут же присоединился Галифакс, который от лица Форин Оффиса 26 сентября издал коммюнике, в котором говорилось, что Великобритания и Россия (причем заявление это было сделано без согласования с СССР) поддержали бы Францию в случае новой европейской войны. Казалось, мир был обречен. Однако переубедить премьер-министра, что путь выхода из кризиса все еще можно найти, было невозможно: «Невилл Чемберлен всегда внимательно и благожелательно выслушивал наши советы. Он не раз делал важные уступки в пользу нашего курса, но ничто не могло повлиять на его несгибаемую волю, когда цель была определена»[450].

Это были действительно чудовищные дни практически для всех участников драмы. Премьер-министр был утомлен до предела, Бенеш находился в паническом страхе. Гитлер был недоволен пацифистскими настроениями своего народа, который, по его мнению, должен был жаждать войны, а теперь уповал на мирный исход. Из-за океана Франклин Рузвельт выступил с призывом к сохранению мира. Только сторонники партии войны мрачно ликовали и готовились «если надо, повторить» мировую трагедию. Согласно легенде, рассказанной послом Майским[451], в одну из самых страшных ночей сентября 1938 года в дом на Даунинг-стрит, 10, постучали. К премьер-министру явился сам Стенли Болдуин. И явился он со словами: «Унижайтесь, до последнего унижайтесь! Если теперь начнется война, нас с вами просто повесят на фонарях». Вообще подобная мысль была свойственна очень многим консерваторам, тот же Лео Эмери писал еще раньше, что, «если нам только удастся избежать войны, история простит нам всё». Только унижаться пришлось и не С. Б., и не Эмери, и не остальным консерваторам, которые были не то что менее, а куда как более ответственны за то, что происходило. Унижаться пришлось премьер-министру Чемберлену, но что такое собственная репутация, когда речь идет о сохранении мира.

Невилл Чемберлен предпринял еще одну попытку урегулирования этой драматичной ситуации, и 26 сентября в Берлин полетел его советник сэр Хорас Уилсон, который в предыдущие две поездки сопровождал своего шефа. Он передал Гитлеру письмо, в котором премьер-министр выражал готовность приступить к переговорам «великой четверки», то есть Италии, Германии, Франции и Британской империи, дабы не допустить новой войны. Гитлер не желал ничего слушать и твердил, что переговоры не могут быть начаты, пока Бенеш не примет требований рейха, и давал чехам срок до 14.00 28 сентября. Не смея разговаривать в таком тоне с самим премьер-министром, на Уилсоне Гитлер, казалось, сорвался, кричал о «негодяйстве и лжи герра Бенеша», жестокости чехов, убийствах немцев, в общем, обо всем том, о чем он кричал весь 1938 год. Уилсон с Гендерсоном направили отчет в Лондон вечером 26 сентября.