Невилл Чемберлен

Все усилия, которые были им приложены, по щелчку пальцев оказались погребены под руинами. К сожалению, на тот момент Чемберлен не мог себе позволить писать письма сестрам, и о том, что он чувствовал, остается только догадываться. Но сложно предположить, каких трудов ему стоило не отказываться от своих намерений, а продолжать искать способы урегулирования ситуации, вместо того чтобы просто объявить о начале новой мировой войны. Те три дня, которые длились переговоры и обмен письмами между немцами и английской делегацией в Бад-Годесберге, были самыми драматичными за всю историю чехословацкого кризиса. Единственное, чего Чемберлену удалось добиться 22 сентября от Гитлера, — это обещания не начинать военных действий, пока длятся их переговоры. В Лондон он послал телеграмму, что расценивает эту их встречу как «очень неудовлетворительную»[440].

И Лондон, и Париж, и Берлин, и уж тем более Прага замерли в тревожном ожидании. Журналисты облепили небольшой Годесберг и нагнетали обстановку своими сообщениями. Фюрер и премьер-министр жили по разные берега Рейна, разделяемые бурным потоком, первый — в отеле «Дреезен», второй — в «Петерсхофе», и каждый из них был убежден в своей собственной правоте и хотел диктовать условия.

Утром 23 сентября Чемберлен отправил «дорогому рейхсканцлеру» письмо, в котором писал: «Думаю, Вы не сознаете невозможность моего согласия на принятие такого плана, поскольку я полагаю, общественное мнение в моей стране, во Франции и во всем мире сочтет его нарушающим принципы, уже согласованные ранее и не предусматривающие угрозу применения силы. <…> В случае, если немецкие войска войдут на эту территорию, как Вы предлагаете, нет никакого сомнения, что у чехословацкого правительства не будет другого выбора, кроме как отдать приказ своим вооруженным силам оказать сопротивление». Премьер-министр, похожий на черного грифа, по версии Ширера, провел все утро вместе с Невилом Гендерсоном, шагая по балкону отеля и поглядывая на другой берег Рейна. Ответ от Гитлера был получен через его переводчика Шмидта. «Когда Вы, Ваше Превосходительство, сообщаете мне, что передача рейху Судетских территорий была признана в принципе, я должен с сожалением указать, что теоретическое признание принципов в отношении Германии было уже согласовано ранее. Я заинтересован, Ваше Превосходительство, — писал Гитлер, — не в признании принципа, а единственно в его реализации и, таким образом, в том, чтобы в возможно более короткое время страдания несчастных жертв чешской тирании закончились, а достоинству великой державы воздалось должное».

Сам Шмидт отмечает[441], что ответ не взволновал Чемберлена до той степени, чтобы он решился на какое-то проявление эмоций, он лишь сказал, что ответит письмом же. Гитлеру все это также начинало не нравиться. Запугать премьер-министра у него не получалось, а эти обмены письмами под пристальным наблюдением репортеров со всего мира оптимизма никому не добавляли. Галифакс телеграфировал из Лондона, чтобы премьер припугнул Гитлера войной: «Мы, конечно, можем вообразить огромные трудности, с которые Вы там сталкиваетесь, но с точки зрения Вашего собственного положения, а также правительства и страны, Вашим коллегам кажется огромной важностью, что Вы не должны уезжать без того, чтобы однозначно дать понять канцлеру специальным интервью, что после того, как большие уступки, на которые пошло чехословацкое правительство, для него были сделаны, отклонить возможность мирного решения в пользу другого, означающего войну, было бы непростительным преступлением против человечества»[442]. Напрасно министр иностранных дел давил на осознание премьер-министром собственного положения и своей репутации, его это волновало в последнюю очередь.

Ответ Чемберлена Гитлеру был сдержанным, он вновь предлагал свои услуги «посыльного», чтобы передать меморандум германского правительства правительству Чехословакии, не высказываясь за или против его принятия. Вечером все того же бесконечного 23 сентября Гитлер и Чемберлен встретились вновь, чтобы обсудить условия меморандума Бенешу. Когда Шмидт перевел немецкие предложения, в частности об отводе чехословацких войск с территории, обозначенной на прилагаемой карте, не позднее 26-го числа, а с 28-го уже о передаче этой территории рейху, премьер-министр самообладание, казалось, все-таки потерял. «Я объявил, что язык и манера документа, который я описал как ультиматум, а не меморандум, глубоко потрясут общественное мнение в нейтральных странах, и я горько упрекнул канцлера в его отказе ответить на усилия, которые я приложил, чтобы обеспечить мир».